Страна оправлялась от ужасных потрясений и разрухи. Последствия войны долго сказывались по всей огромной стране, а уж про территории, бывшие под оккупацией и где проходили бои, нечего и говорить. Но энергия народа, всех людей работавших на войну, истосковавшихся по мирной жизни, переключившись на мирное производство, стала приносить зримые результаты. Ну вот, например, сначала было не до хорошей мебели. Во многих домах стояли самодельные столы, стулья и табуретки. Приятно было смотреть на чисто выскобленный ножом стол, выявлявший четкую структуру дерева и здоровую желтизну. Часто во всем доме была лишь одна кровать, на которой спали родители Старики и бабки, если были у кого, спали на печке, полатях или же на широкой лавке. Ребятишки же вповалку спали на полу или, где не было стариков, на тех же полатях. Кровати не являли собой чудо скобяного искусства. Спинки из полосового железа, крашеные суриком, пустая рама, на которую укладывались отпиленные по размеру доски, а на них перина или что было у кого.
А тут вдруг здорово раскачалась кроватная промышленность. В район стали приходить целые вагоны с кроватями, откуда их развозили по всем деревням. Спрос был большой, но удовлетворялся постоянно, кровати были всегда, с другими же товарами бывало похуже.
А кровати ну просто загляденье. С панцирной сеткой, закругленными блестящими спинками, никелированными шарами, колпаками, кольцами, на колесиках. Придет, бывало соседка в гости или по делам, хозяйка ведет ее в горницу и вот они гладят ровную спинку, щупают шары, обсуждают…
Нынешним почитателям моды тогдашние вкусы могут показаться убогими, даже примитивными, но думать так и смотреть на это свысока, осуждать и хаять непозволительно, глупо и жестоко. Да, не так давно завершилась тяжелейшая из войн и люди, пережившие это, искали и выбирали прекрасное из того, что было, украшали свой быт, как могли. В большой моде были раскрашенные клеенки, которые хозяйки вешали на стены вместо ковров. Сюжеты, изображенные на этих картинах, были незамысловаты, чаще встречались барышни у пруда, кормящие лебедей, лихо мчащуюся заснеженную тройку, кавалер, простирающий руки к стоящей на балконе красавице, роскошный замок на берегу озера с неизменными лебедями. Порой встречались просто замечательные картины, были и халтурные донельзя.
Нашей станции повезло, художник у нас объявился хороший. Он был одноногий инвалид, ногу потерял под Курском и никогда не помышлял о рисовании, а тут попробовал — и сразу получилось. Заказов у него было множество, а его младший сын, мой дружок, собирал открытки и вырезал картинки из журналов, где только мог, даже в библиотеке попался за этим занятием. У нас в доме висела картинка с таким сюжетом — стоит кот на задних лапах, в передних держит удочку и вытаскивает из реки оскалившийся башмак и оттуда выскальзывает рыбка. Женщины, которые раньше приобрели несусветную мазню, ходили к этому художнику, он смывал с клеенки, что там было и выполнял новый заказ. Такие клеенки висели почти в каждом доме, как признак чего-то устоявшегося и даже в какой-то мере престижного. Сколько же радости приносили нашим матерям такие незамысловатые поделки.
Стали появляться занавески на окнах, все чаще красились табуретки, столы, кухонные шкафы и полки, а особенно полы. Как тяжело было мыть некрашеный пол, его обдавали кипятком, скоблили ножом, стоя на коленках, терли песком и дресвой, бывало, часами занимались с ним. А крашеный подмел, протер за пять-десять минут и все. Мать поначалу даже плакала от радости.
Как красили пол у нас. Весной, когда установилась погожая погода, все из дома вытащи ли, распихали по сараям и под навес, покрасили полы и неделю жили, как цыгане, так долго сохла тогдашняя краска. Отец соорудил во дворе очаг, на нем готовили пищу, а спали в сараях и на сеновале, под мычанье и кудахтанье.
У некоторых знакомых сохранились старинные шкафы и комоды, вот они были прочные надежные и красивые. На шкафах этих и буфетах можно было видеть фарфоровых собачек кошек с нарисованными короткими усами, купальщиц, гармонистов. Видел я и семь слоников, стоящих в ряд, один одного меньше. Говорили, что это признак мещанства, но что плохого в этом понятии, кому какой от этого вред? С раннего утра и до полночи суетились бедные наши хозяйки — скотина, огород, кухня, семья, дети, и если она ненадолго отвлечется, глядя и протирая свои безделушки, так это только хорошо. В каждом доме на подоконнике стоял горшок с геранью, самый популярный в то время цветок, а сейчас я и не вспомню, когда видел его в последний раз.
Сейчас я завидую самому себе тогда, какая у меня была память. У пожилых людей проблемой стает вовремя вспомнить нужную фамилию, я по себе это замечаю. А тогда… Часто я играл в шахматы, первенство школы, чемпионат поселка, потом района. За два года я сыграл партий, наверно, сотни полторы или даже две и все их помнил, даже то, когда, где и с кем сыграл. Играл одновременно с двумя, а раза три с тремя партнерами, причем довольно успешно. Несколько раз играл, не глядя на доску. Это у меня получалось, но никак не нравилось, уж очень неприятное напряжение.
Стихи и школьные задания запоминал с первого раза. Иногда перед приятелями прочитывал указанную ими страницу из сочинений Жюль Верна или Фенимора Купера, а потом с закрытыми глазами вслух перечитывал эту страницу еще раз. Математика не входила в число моих любимых предметов, но мне попалась брошюра, в которой были описаны приемы умножения двузначных чисел, и спустя какое-то время я совершенно свободно, за несколько секунд выдавал итог умножения любых таких чисел. Я думаю, у всех в детстве такая память, исключая, понятно, не вполне здоровых. И внутренняя фантазия была какой-то необузданной. Стоило мне услышать какое-нибудь непонятное происшествие, я мысленно продолжал его, развивал, нисколько не задумываясь, что должно быть дальше, все само приходило в голову. И любой короткий рассказ я мог продолжать рассказывать часами, добавляя и приукрашивая.
Один такой рассказ мне понравился и я сочинил из него сказку. Я показал ее одному дружку-однокласснику, он не поверил, что я это придумал и предложил отправить ее в Свердловск, на конкурс, о чем он вычитал в выписываемом его отцом железнодорожном журнале. Я почему-то не согласился, скорее всего, поленился переписывать и предложил — если хочешь – отправляй. Толя, так его звали, тщательно переписал эту сказку, я немного подредактировал — и отправил эту сказку под своим именем в Свердловск на конкурс детей железнодорожников. По условиям того конкурса принимались рисунки, лепка из пластилина, вязание и много всего подобного, рассказы и стихи – тоже. На конкурс было предъявлено более двух тысяч работ, и каково же было наше изумление, когда Тольке пришел диплом за шестое почетное место. Толька принимал славу, ему было неловко передо мной, но я никому ничего не сказал. Содержание этой сказки я позабыл начисто, помню только, что среди прочих там было два персонажа – царевна и Орел-клекотун.
Переход в пятый класс весьма примечателен. Помимо того, что появились разные учителя, появилось и несколько новичков, закончивших обучение в четырехклассных деревенских школах. В нашем классе таких было трое, среди них близнецы из казахской семьи, мальчик и девочка. С их приходом за несколько дней в классе у всех появились вши. До это-го я только слышал о них и с интересом наблюдал, как мать частым гребнем вычесывала из головы еле видных паразитов на газетный лист. Борьба с ними велась на полном серьезе, всех мальчишек и девочку-казашку остригли наголо, намазали головы и пропитали косы у девочек каким-то вонючим составом, на квартиру, где жили казачата, пришел врач-специалист и все там обработал. За неделю-полторы эта зараза исчезла и только девочка-казашка месяца два просидела на уроках в платке.
Наша старая учительница, хотя и вышла в прошлом году на пенсию, еще раз взяла группу первоклассников. Мы недолго тосковали по ней, новая обстановка, учителя, предметы, не оставляли для этого много времени, но кое-что было жалко. Агния Филипповна была уже пожилым человеком,но занималась со своими учениками истово и обстоятельно. Она водила нас по всем предприятиям поселка и даже окрестных деревень. Как много тогда было вблизи поселка и в округе животноводческих баз и предприятий. Коровники, свинарники, птичники, телятники, сейчас же только несколько так называемых крестьянских хозяйств содержат небольшое стадо коров. Занимаются они этим уже достаточно давно, накопили опыт, наладили связи, и у всех современная техника. Это отрадное явление, еще бы государство было бы к таким более внимательно…
А тогда мы видели быка на ферме в соседней деревне, он был больше тонны весом, в носу железное кольцо на цепи, прикрепленной к стене. На него смотреть даже страшно было, учительница, не стесняясь особо, разъяснила нам, что это бык породистый и что порцию семени, раньше достававшуюся одной корове, здесь делят порций на пятьдесят и соответственно можно получить пятьдесят породистых телят. В другом месте мы видели жеребца, весом так же за тонну, при взгляде на него становилось понятно, почему в сказках иногда про них говорят «из ноздрей дым валит».
Свинья Машка, которую мы так же видели, была в длину более двух метров. Она не могла встать на ноги, ее переворачивали с боку на бок, но поросят она приносила много раз и каждый раз не менее шестнадцати. Приезжали из Тюмени кинооператоры, и возможно, фильм с сюжетом про уникальную свинью где-то хранится.
Агния Филипповна устраивала походы, встречались со старыми людьми, видевших Колчака, отрекшегося царя Николая, он обедал на нашей станции, когда его везли к последнему месту пребывания, других людей, более или менее известных.
Зимой на лыжах ходили в ближайшие перелески, пытались разобраться в путанице заячьих следов, что за птица оставила на снегу свои крестики. Учительница, несмотря на свой возраст, передвигалась на лыжах вполне уверенно, видно было, что такое ей не в новинку.
Осенью в лесу было интереснее, определяли по муравейникам и деревьям стороны света, находили поздние грибы, узнавали, что можно применить в пищу, если вдруг окажешься один в лесу в это время года.
На уроках она иногда рассказывала так называемые притчи, поучительные истории. Их вообще неплохо знать каждому человеку. Рассказывала она их много, в памяти задержались не все. Конечно, многие слышали притчу о двух лягушках, свалившихся в горшок со сметаной. Горшок был глубокий, одна лягушка немного подрыгалась и ушла на дно. Вторая же боролась до последнего, и когда уже сил совсем не осталось, встала на образовавшийся от ее усилий комок сбитого масла.
Примечательна так же притча о пастушке-обманщике. Пастушок этот пас овец, то ли ему скучно стало, то ли еще что, но он заорал: — «Волк, волк!». Прибежавшие на крик селяне с ружьями и палками, увидев, что все спокойно, удалились. Спустя некоторое время пастушок снова закричал и ситуация повторилась. Вскоре после этого на стадо напал настоящий волк, и сколько ни кричал пастушок, никто на его зов не вышел.
Памятна еще одна притча, у той смысл, пожалуй, более глубокий. У одной матери был сын, он часто ее огорчал, то ведро утопит у соседа в колодце, то где-нибудь забор повалит.
Наконец, мать сказала: — «Сын мой, если другой раз сделаешь что-нибудь такое, забей в эту стенку гвоздь». Сын только посмеялся, продолжал творить такие дела и гвозди забивать не забывал. Наконец, он заметил, что забивать гвозди больше некуда, ужаснулся и спросил мать, что же делать. — А теперь ты делай только добрые дела, помогай людям, и как сделаешь одно такое дело, один гвоздик вытаскивай. Долго пришлось парню трудиться, но он не бездельничал, то воды наносит соседке, то какой-нибудь старушке калитку поправит. Прошло время, стена от гвоздей очистилась, парень взглянул на нее и заплакал.
— Что же ты, сынок, плачешь, — в удивлении спросила мать, — ведь стена совсем чистая, ни одного гвоздя нет?
— Гвоздей нет, — произнес сын между рыданиями, — гвоздей нет, а дырки остались.
Еще учительница рассказывала сюжет баллады Фридриха Шиллера «Ивиковы журавли». Там о том, что как бы ни было скрыто злое дело, все-равно о нем узнают.
В этом году сменились некоторые политические ориентиры. На ХХ съезде Сталина из полубога превратили в бандита. На уровне руководства, начальства, его поносили и критиковали, а в народе это воспринимали не совсем так, как хотели в верхах. Отец моего дружка, воевавший под Сталинградом, не убрал из горницы портрет Сталина, вырезанный из большого журнала и об этом в поссовете стало известно. Разбираться с инакомыслящим пошел сам начальник милиции. Большой был скандал, но дядя Миша не поддался ни на какие уго воры, не испугался угроз и от него в конце концов отступились, чувствовали все-таки какой-то наигранный перегиб в этом вопросе. Глумление над памятью об усопшем, топтание мертвого льва в данном случае внедрено было насильственно. Много людей освободилось, тысячи или даже десятки тысяч, ясное дело, это можно только приветствовать, но все-таки эта затея с разоблачением культа принесла вреда больше, чем ожидалось. Если внутри страны сторонники и противники Сталина редко превышали уровень вялотекущего спора, старались как-то договориться и в основной массе своей относились друг к другу терпимо, признавали плюсы его правления, то по международному престижу был нанесен удар сокрушительной силы, сказывающийся и по сей день. Отдалился Китай, во всем мире возросло число наших противников и разочаровавшихся. В Польше, Германии, произошли волнения, а в Венгрии даже вооруженный мятеж с тысячными жертвами. Там в то время служил друг моего брата, он даже приходился нам дальним родственником. Его демобилизовали из-за ранения, он задирал рубашку и показывал ряд круглых шрамов на животе.Четыре пули из «шмайсера» прошили его, не задев, к счастью, позвоночник. Много чего он рассказывал, все это есть теперь в Интернете. Очень верно сказал не то Шолохов, не то Константин Симонов, не то еще кто-то, это совершенно неважно: – Был культ, — была и личность.
Учителям было неудобно поворачивать мозги своим подопечным. Только что превозносили Фадеева, читали монологи и ставили спектакли по роману «Молодая гвардия», а тут он вдруг покончил с собой. — «Ну вот видите, ходит по поселку дядя Евдя, рюмки собирает, вот и он таким же стал». Глупо и неубедительно.
Я теперь уверен, что все те игры, в которые мы раньше много и охотно играли, получили отставку из-за великолепной игры наших футболистов. В этом году в австралийском городе Мельбурне прошли очередные олимпийские игры. Наши обошли американцев и по числу золотых наград и в общем их количестве, а футболисты стали олимпийскими чемпионами. В футбол стали играть везде, и малыши, и взрослые спортсмены. Нет, конечно, старые игры держались еще какое-то время, но интерес к ним постоянно падал и через два-три года они практически сошли на нет и то свободное время, которые занимали игры, посвящали почти одному футболу. Жил тогда в поселке очень неравнодушный и всеми уважаемый человек, стар и млад обращались к нему просто по имени – Коля Феоктистов. Он занимал какую-то административную должность и развивал спорт в поселке. Вот уж это был человек действительно на своем месте, продвигал шахматы, бег на лыжах, настольный теннис. Желающие занимались гимнастикой, волейболом, баскетболом, городками. Старожилы помнят стадион, оборудованный его стараниями. Там были трибуны, раздевалка, туалеты, различные спортивные площадки, в дни игр работал буфет. Чудо для того времени.
При нем играли даже на кубок Вагая, как-то раз в один год его оспаривали пять команд, и это в маленьком поселке, не набиравшем и пяти тысяч жителей. Помню, как всем в поселке было досадно, что нашлись в районе, а может, и повыше, идиоты, сократившие эту должность.
Каждый год проводились сабантуи. Это мероприятие перешло к нам от татарских и казахских традиций. Их немало живет в нашей местности. Слово «той» на их языке означает торжество, гуляние, празднество. Проводилось оно летом, после завершения посевной. Бывает летом среди различных сельхозработ небольшая передышка, когда посевную завершили, а покос еще не начался. В это время и проходил сабантуй, всегда на одном и том-же месте, в однажды выбранном красивом лесу, недалеко от поселка. К этому готовились все поселковые службы, в ресторане и столовой готовили горы разной снеди, завозили несколько бочек пива, лимонада, морса, других напитков. Окрестные деревни тоже не отставали в этом отношении. Привозили движок, как его называли, аппарат, который тарахтел в отдалении и вырабатывал электричество.
С раннего утра туда тянулся народ, по-праздничному приодетый. Встречались люди, давно не видевшие друг друга, специально приезжали родственники и знакомые, жившие в других местах, даже старые, немощные люди старались туда попасть, их привозили на телегах и мотоциклах, легковых машин тогда почти не было. Под каждым деревом собирались компании, общались и разговаривали.
Посреди поляны, в центре, две грузовых машины, опустив борта, съезжались вместе, получалась импровизированная сцена, там сначала выступала самодеятельность, а потом желающие показывали, кто на что способен. Сцена не пустовала, на нее постоянно залазили со всех сторон, и там приходилось следить за порядком. Объявляли конкурсы с призами, перетягивали канат, бегали в мешках, прыгали на одной ноге на скорость, веселье било ключом. Играли в волейбол, городки, здоровяки-любители занимались с двухпудовой гирей. Поляну оглашали голоса Руслановой и Шульженко, Бейбутова и Утесова, звучали вальсы и частушки.
Некоторые пары, пообщавшись час-другой, уходили подальше в лес. Другие пары, молодые парни, чего-то не поделив, отходили не так далеко и начинали выяснять отношения. Таким особо не препятствовали, и только когда слишком уж увлекались, их разводили, были там и милиционеры, следившие за порядком, только на этот раз они были без фуражек и не в форме.
Самый интересный сабантуй проходил в районном центре. Помимо того, что там была очень красивая местность, конкурсы там были гораздо богаче и интереснее. Кроме обычных, там была призовая стрельба, до какого-то года даже из мелкокалиберных винтовок, потом их не стало и стреляли только из пневматических. Сбивали шары, набрасывали кольца, еще что-то подобное.
Где-то в это время по стране развернулось движение по охране общественного порядка, создание бригад дружинников. Была создана дружина и в нашем поселке. Молодые, здоровые ребята, сначала их было человек пятнадцать. Не так просто было попасть в эту дружину, требовалось соответствовать, выполнить какие-то спортивные нормы, публикации в газетах и на радио об этих дружинниках создавали своеобразный романтический ореол, по-этому туда стремились. Мы, ребятишки, с почтением взирали на шествующую по перрону или возле клуба пятерку дружинников во главе со старым рабочим. Ребята слегка задирали нос, на рукаве у каждого аккуратная красная повязка с вышитой надписью «Вагайский дружинник ». Тогда о каких-то хулиганских действиях редко было слышно и дружинники занимались мелочными, на наш взгляд, действиями, заставляли пассажира на перроне поднять брошенный окурок и отнести его в урну, пьяного вывести из помещения вокзала или клуба и направить его домой.
По радио же довольно часто начали упоминать слово «стиляги» и критиковать их. Мы не очень понимали, что это такое, но некоторые наиболее уже тогда продвинутые ребята начали носить узкие брюки. Вот это явление почему-то всем пожилым людям очень не нравилось и этот протест тут же был уловлен дружинниками. Для них в здании вокзала было выделено помещение, которое даже называлось штабом. Старший брат одного из моих дружков был дружинником и я с этим дружком несколько раз был в этом штабе. Один раз наблюдал такую картину – сидит парень в узких брюках на стуле, уже усмиренный, а дружинник, сидя перед ним на корточках, аккуратно по шву, бритвочкой, распарывает эти брюки от колена до низа. И точно, человек в таких брюках выглядел просто нелепо, потом же, когда эта мода все-таки распространилась, я и сам носил такие брюки, правда, не такие уж узкие, восемнадцать сантиметров, а некоторые парни ушивали брюки до четырнадцати сантиметров, что уже неудобно, пятки с трудом пролезают в штанины. Вслед за этим появилась другая мода, брюки были узкими уже в коленях, а ниже вшивались треугольные клинья из другой ткани, другого цвета. Встречались клинья из парусины, вельвета и даже из грубой мешковины. Располагались они широкой стороной к полу, ширина же брюк внизу была сантиметров двадцать пять, порой немного побольше. Иногда можно было видеть брюки, снизу обрамленные пришитой по кругу цепочкой от часов-ходиков или застежкой «молния». Раза два я видел даже пришитые копеечные монетки с дыркой, их надо было на одну штанину десятков пять. Эти брюки дружинники расстригали снизу вверх по вши-тому клину.
Несколько раз в год делали стенгазету «Крокодил идет по Вагаю », их делали несколько штук, а одну прикрепляли в самом людном месте, на заборе у магазина в центре, такими бывают рамки с фотографиями на стене. Но там вместо фотографий были хлесткие заметки о неполадках где-либо, шаржи и карикатуры, вот уж куда попасть никому не хотелось. Видно было, что выпускали их очень способные люди, до сих пор старожилы нет-нет да и вспомнят их при случае.
По окончании очередного, четвертого класса, меня и еще группу различных учеников из разных классов, но не старше седьмого, решено было наградить похвальной грамотой. Я их видел, у моего брата их было несколько штук. Это был лист величиной с развернутую тетрадь, в верхнем левом углу кружок с изображением Ленина, а в правом – Сталина. В центре крупными буквами – Похвальная грамота, ниже заполнялось, кому и где она выдана, причем надо было указать название станции и железной дороги, а еще ниже шрифтом помельче – за отличные успехи и примерное поведение, это примерно то же, что и в современных грамотах. Мне очень хотелось иметь такую же грамоту, как у брата, но тут, увы, помешал ХХ съезд. Сталин стал неугоден, грамоты с его портретом уничтожили, а нам в тот год вообще ничего не вручили, других грамот, скорее всего, не успели напечатать, немного только отметили на словах.
В этом году брат Михаил окончил десять классов и поступил в Свердловский лесотехнический институт. До этого он увлекался чтением книг Арсеньева, Пришвина, Обручева, некоторых других, и в немалой степени под впечатлением от прочитанного, поступил именно туда. А тут как раз в это время отменили плату за обучение в старших классах средней школы, начиная от восьмого, и в высших учебных заведениях. Почему-то все, с которыми я в прошлое время разговаривал на эту тему, твердили одно — «Да такого быть не может». Теперь же можно запросто отыскать такие сведения, если кто интересуется, в Интернете.
Такую плату ввели незадолго перед войной, учитывая тяжелое финансовое положение в стране. Нельзя сказать, что она была очень уж велика, сто пятьдесят рублей в год для старшеклассников и четыреста для студентов, но заметна. Почти все в поселке и по окрестности зарабатывали тогда от четырехсот до восьмисот рублей в месяц, а детей, надо сказать, редко у кого было менее трех, а на селе еще больше, и если кому приходилось платить за обучение троих таких учеников, то приходилось кое-от чего отказываться. Отец же до этого заявлял: — Учись, Мишка, не беспокойся ни о чем, выходи в люди.
Немало летом у ребятишек было свободного времени. Мне вменялось в обязанность вы-чистить в стайке у коровы и других животных, обойти и проверить все места, где куры могли отложить свои яйца, они, твари такие, не всегда довольствовались специально для них сделанными аккуратными ящичками. Мне приходилось залазить на сеновал, смотреть вдоль стен сараев и заборов, а так же самому угадывать, где бы курице понравилось место, чтобы она села и в основном это мне удавалось. Час или чуть побольше занимали такие дела, а потом я бежал к дружкам. Нередко и за мной заходили, и сначала мы прежде всего чаще шли на речку. Купались мы не только на «керосинке», хотя это место было самым излюбленным, ради разнообразия ходили и в другие места. Прибегали в Зимовье, где так же среди мелкой в начале реки было несколько вполне приличных омутков. Это была река Вагай, для Сибири очень небольшая, но где-нибудь в Польше или во Франции она входила бы в первую пятерку. У нас она только начиналась, а через пятьсот пятьдесят километров впадала в могучую сибирскую реку Иртыш. В устье реки ходили катера и баржи, другие суда. Нам об этом рассказывали, но представить такое было трудно.
Еще одно популярное место для купания было на плотине, так называли это место. Там чаще всего собирались взрослые. За местом впадения мелкой коротенькой речушки Крутой, километрах в двух от «керосинки», в такой же мелкий и узкий в этом месте Вагай была построена плотина и вот перед ней воды было много. Там была построена насосная станция и вода по трубе через пять километров поступала в Вагайскую водонапорную башню. Образовавшийся пруд, если смотреть сверху, напоминал неровный овал и размеры этого овала составляли метров сто на двести. Много народу там собиралось. Чуть подальше с берега на берег был перекинут деревянный мост, через который можно было только перейти пешком или проехать на велосипеде. С перил этого моста постоянно прыгали ныряльщики.
Приходила компания ребятишек из ближайшей деревни, и был среди них казахский подросток, наших примерно лет, мы его называли «казачонок». Иногда он развлекался тем, что подходил к одной из многих кучек ребят, расположившихся на пляже, и начинал их ругать на своем языке. Те ничего не понимали и только улыбались. Как-то раз он подошел и к нашей компании и так же начал произносить разные слова, среди них «аттанай, сигилин, кутак кагай, кетин кой, шишин кет…». Я сейчас не могу сказать, что они правильно написаны, но где-то похоже, и на тот момент я их понимал, ведь не так давно встречался с ребятишками из соседней казахской деревни, и тамошние пацаны немного просветили меня в этом вопросе. Подождал я, пока он ненадолго заткнулся, и произнес несколько фраз на его языке, которые сам не понимал, но почему-то запомнились, совсем не к месту, но казачонок был поражен. Он убрал с лица глумливое выражение и начал что-то быстро говорить. Я отвел его подальше.
— Не понимаю я, о чем ты говоришь. Иди отсюда, а то смотри, разозлил вон того парня.
— А как ты, я ведь сам слышал?
— Да это так, чуть-чуть. А что ты делаешь, это все-равно, как кукиш в кармане показывать, — я продемонстрировал, как это делается, и отошел к своей компании. Позже я не видел того паренька за подобным занятием.
