Не знаю я своих предков, как почти и весь наш народ, даже меньше. Деды мои ушли рано, дед по отцу пропал без вести в 1914-м году, с началом первой мировой, другой в 20-х годах.
Про отца знаю больше, но его тоже не стало во время моей службы в армии, и очень многого он не успел мне рассказать. Бабушки жили долго, но к ним интерес относится большей частью касательно бытовых подробностей.
В других странах, читал я, дела на этот счет обстоят более благоприятно, в Германии, например, многие знают о своих предках, начиная с крестовых походов, равно как в Испании или Норвегии, не знаю, как в странах Востока, конечно, лучше, чем у нас, а один китаец сумел назвать своих предков, где-то за семьдесят поколений, начиная с Конфуция.
Конечно, если он делал это на библейский манер, как-то: Авраам роди Исаака, Исаак родил Мафусаила, то это мало интересно. А если он мог сказать, кто был его тот или иной предок, как он жил, чем занимался, то это совсем другое дело. У нас же только дворяне больше знали о своих предках.
Лучше всего, пожалуй, в России изучена родословная Пушкина. В число его предков входили и такие значительные исторические лица, как основатель Москвы князь Юрий Долгорукий и победитель шведов и немцев Александр Невский. В числе более близких предков был и генералиссимус Александр Суворов. Вот уж у кого было чем гордиться, хотя, возможно, он мог этого и не знать, это результаты более поздних исследований. Очень любопытен и такой факт – относительно не так давно исследователям удалось разыскать и обнаружить в имеющихся старинных документах хоть и достаточно отдаленное, но все же родство Пушкина и Льва Толстого – их прабабушки были родными сестрами. Впрочем, по тогдашним меркам такое выглядело совсем не так, гораздо ближе, чем воспринимается сегодня.
Мы в России в основном живем без этого, но ведь это и в самом деле интересно. У одних моих родственников, живших подальше, я читал чудом сохранившееся письмо начала 20-го века, из которого выяснилось, что один из наших общих прадедов служил на Дону в казачьем войске.
Нельзя сказать,что я в юности не интересовался прошлым близких мне старших и пожилых людей, другое дело, что мало что запомнилось. Ветераны охотно о многом рассказывали. Среди них были участники первой мировой войны, где и мой дед по отцу пропал без вести, войны с японцами, а один старик в молодости был на Ходынке, когда к власти пришел Николай II и было подавлено много народа. Довольно дальняя родственница, ранее родившихся я не знал, родилась аж в 1857 году, в европейской части страны и была крепостной.
Ей было далеко за 90 и ничего рассказать она уже не могла. А рассказывали они просто о своей жизни, родились, крестились, растили детей. Старик, бывший на Ходынке, служил тогда половым в трактире, прошел слух о царских подарках в честь коронации и народ рванул туда. Старик этот, Никита, на свое счастье, опоздал и был в толпе с краю. Толпа была во много тысяч людей, по некоторым сведениям, их могло быть до полумиллиона, возникла паника и тем, кто был в середине, пришлось несладко. «Много подавили народу, ой, много», — говорил старик и крестился.
А ведь действительно,в самом деле интересно знать,кто были твои предки,чем они зани-мались и насколько высоко было их общественное положение.Известны случаи,что в не-которых семьях на протяжении нескольких поколений вели дневник,но их очень мало, да и грамотные люди тогда встречались редко, в среде бояр, купцов,военачальников,о кото-рых и так известно больше.чем о других.Да и что интересного в судьбе обычного пастуха или пахаря.И ничего-то о жизни предков в древности или средневековье для обычных жи-телей узнать невозможно,и ничего с этим не сделаешь.
Но вот более близкое время, где-то от середины XIX века и далее, а особенно после отмены крепостного права, когда началось поначалу незначительное, а потом все более массовое переселение на Урал, в Зауралье, и далее, в Сибирь и на Дальний Восток. Прошло каких-то полтораста лет, и почти никто уже не может сказать, из какой же губернии подались сюда в поисках лучшей жизни наши пра и прапрадеды. А если и знаешь, что, к примеру, из Курской, то в одном этом факте мало интересного. Редко у кого сохранилось что-либо из того времени. Более чем трудная судьба народа нашего никак не находила для этого времени и возможности, все время трясет, то войны, то революции, НЭП, индустриализация, коллективизация, множество неверных шагов и наконец распад страны.
С развитием Интернета более просто стало отыскивать нужные сведения, разумеется, только те, которые сохранились в местных, церковных и других архивах и для которых открыт доступ. Понятно, что лишь очень немногим может повезти в этом.
Брат Михаил очень интересовался такими вопросами, даже составил родословное древо нашей фамилии и ближайших родственников. Но старики, которых он спрашивал, начиная с конца пятидесятых, мало что могли сказать, помнили, например, одного из прадедов от другой ветви родственников, ведь если у человека один отец, то деда уже два, а прадеда целых четыре. Так вот, одного из них также звали Григорием, и было у него два сына и две дочери, вот и все. Но один раз ему повезло больше.
После окончания лесотехнического института в тогдашнем Свердловске в 1960-м году он более тридцати лет водил лесоустроительные экспедиции по самым разным местам Восточной Сибири и Дальнего Востока. Бывал он в Якутии и Хакассии, на Камчатке и Сахалине, на Байкале, других местах. О его работе можно написать очень большое исследование, здесь же следует упомянуть один регион, где он работал году в 1968-м или соседним с ним. В тот год он работал в Алтайском крае и по ходу работы в одном из районов ему встретилась деревушка под названием Зятьково. Это была небольшая деревня, населения в ней в ту пору было поменьше тысячи человек, впрочем, для рядовой деревни это большой показатель. Брат сразу стал интересоваться историей этого поселения и его познакомили с патриархом этой деревни, которому на ту пору шел девятый десяток. Он сохранил ясность ума и хорошую память.Известно, что пожилые люди хорошо помнят события полувековой давности и не могут найти вещь, которую куда-то положили пять минут назад. Много о прошлом помнил этот дед и в этот раз нашел внимательного и благодарного слушателя. Возможно, они даже являлись родственниками, пусть даже и довольно дальними. Несколько раз Михаил беседовал с этим стариком, Зятьковым, кстати, по фамилии, и в результате этих бесед у него сложилось такое понятие.
Где-то в правление Александра III-го все больше народа, особенно из сельской местности, стало покидать Центральную Россию и переезжать на сибирские просторы. Конечно, этому содействовала тогдашняя политика властей в этом отношении и тому есть свои причины. Уезжали семьями и по нескольку дворов, вот и деревня в Пензенской губернии почти целиком снялась с места, человек сотни полторы. Об этом и о многом другом старику рассказывали его родители. Называлась та деревня Трифоново или Трофимово, а может, даже Труфаново, точно дед сказать уже не мог.
Михаил тогда записал несколько листков, но в суматохе работы не сумел их сохранить. Многое он восстановил, осталась путаница насчет даты, когда они выехали. Выезжали они обозом, на лошадях и было это, скорее всего, где-то в середине 80-х, XIX века, разумеется. Дед тогда был маленьким мальчиком, лет около трех и начал помнить себя в трясущейся телеге. Путешествие до места, где он встретил старость, продолжалось несколько лет. Зимой ихний обоз останавливался в местечке, где их остановили холода, и жил там до теплых дней. Некоторые оставались там жить, кому понравилось, а кто женился на местной, остальные, как видно, искали лучшего. А из оставшихся больше всего было Зятьковых.
Так и продвигался этот обоз, теряя по пути своих представителей. Часть людей осталась в Ялуторовске, вроде как Логиновы, несколько человек выбрали местом своего проживания деревню Крутая, на территории современного Омутинского района, Тюменской области. Это были Зятьковы, среди которых находился и наш прадед. Остальные ехали дальше, и наверное, все, которые добрались до этого места, решили там остаться и основали деревню, а их потомки живут в этой красивой местности до сих пор.
Любопытно, интернет показывает, что на карте страны есть еще одна деревня Зятьково, на севере Московской области. По данным на начало 2017-го года, в ней живут всего 3 (три) человека.
С помощью брата и некоторых моих расспросов и разговоров с пожилыми родственниками примерно удалось определить линию моих предков со стороны отца, начиная с прадедов. У прадеда, скорее даже прапрадеда, выходца из Пензенской губернии, и чье путешествие оттуда кончилось здесь, имя и отчество было очень простое – Петр Иванович, одного из сыновей у него звали Григорием, и начиная с этого момента узнать о ближних предках можно было побольше, но очень многого в свое время брат Михаил, а потом я, упустили из виду. У Григория было три сына и две дочери, от трех из них потомство продолжилось, Михаил, мой дед, который пропал без вести в первую мировую, отец моего отца, дядя отца Павел, которого я захватил, видел несколько раз до его кончины в 1953-м году, и Степанида, которая после замужества стала Ябровой. Почти все из этих трех поколений жили в поселке и общение между собой имели тесное, на протяжении больше ста лет. Даже я кое-что еще знаю о некоторых из них, а вот за мной уже все, увы.
Я всегда считал, что знать одни имена и фамилии – это очень мало, почти что совсем ничего. Приходится прибегать к более общим сведениям. Крестьяне той поры в нашей местности занимались тем, что возможно делать на селе. Некоторые занимались хлебопашеством, распахивали приличные участки, сеяли на них рожь или пшеницу, самые обычные в наших краях злаки, а урожай сдавали купцам-перекупщикам или же сами снаряжали обоз на Ишимскую ярмарку, очень известную в то время. Выращивали скот, сажали капусту, репу, коноплю, у кого к чему была склонность. У некоторых хорошо удавалось пчеловодство. Занятие охотой или рыбалкой тоже приносило хороший доход. Старожилы помнят, что до середины прошлого века известно было Зятьково озеро, я думаю, недаром оно так называлось, мои предки немало сил положили для его устройства. Существовали и Зятьковы колки, но это, скорее всего, просто местное название, вроде географического, чтобы примерно знать, где это находится. Слово «колки» или «колок» в данном значении теперь мало кому известно и требует пояснений. Колок – это отдельно расположенный небольшой лесок, в степи или посреди пашни.
Деревня считалась зажиточной, бабушка рассказывала, что тех, у кого было две коровы и всего одна лошадь, считали почти что за лодырей, хотя этого было вполне достаточно для сносной жизни. Многие имели лошадей на выезд, гордились друг перед другом празднично украшенной сбруей, строили добротные высокие дома с узорными наличниками, некоторые крыши даже были покрыты железом. Везде просторные ограды, куча дворовых построек. А как гуляли после окончания работ, проводили престольные праздники, крестины, свадьбы, другие события. Не запирали ставни, не вешали на двери замки, бросали лишь веник к порогу, всем понятный знак, что хозяина нет дома. Организовывали помощь сиротам, бесприютным, погорельцам. Очень многое было уничтожено в гражданскую, накал страстей был очень высок, много об этом рассказывала бабушка, которой в ту пору было под сорок лет.
Бабушка моя по отцу, прожила достаточно долгую жизнь, перевалила за 87 лет, всегда была бодрой и никогда не болела, лет до восьмидесяти вдевала нитку в иголку сама, и лишь после этого обращалась ко мне с этой просьбой. Только утрата единственного сына подкосила ее, а то она могла бы, по моему представлению, дотянуть и до сотни. У нее была еще дочь, родившаяся в 1912-м году, Дуся, но ее поразил тиф когда ей минуло только восемь лет. Очень тяжелым для страны оказался 1920-й год.
Она тоже была из переселенцев, первое воспоминание было, как во время дождя прятались под телегой, когда переезжали, а вот откуда, я сейчас никак не могу сказать, похоже, из северных губерний, детство она провела в Верхотурье, городке, который сейчас находится в центре Свердловской области. Потом ее родители перебрались поближе к родственникам, основательно закрепившимся в Покровке, селе недалеко от Тобольска, родине Григория Распутина, и свое девичество бабушка Аксинья провела там. Не такое уж большое в ту пору было это село, и не раз ей приходилось видеть этого Григория. Тогда, на рубеже веков, это был молодой еще мужик, лет за 30. — «Варнак, — говорила про него бабушка, — худые про него разговоры ходили, с цыганами он будто связался и дела воровские у них. И глаз у него недобрый, как свяжется кто с ним, так под его дудку пляшет.»
— Бабушка, — допытывался Михаил, старший мой брат, — ну ты конкретно что-нибудь скажи, разговаривала с ним, а может, на гулянке плясала?
— Да упаси господь, — отвечала бабушка, — девки с нашего края, да и я тоже, боялись встречу ему попасть. А вот мельтешит у меня сейчас, то ли было то ли нет. Весна, тепло, тает все, сижу я на завалинке с подружками, а через дорогу, подальше мужики на бревнах сидят, курят. И Гришка к ним подходит с ихней стороны, видать,что навеселе, расстегнутый и запнулся разок.
— Мужики, подайте мне шкалик, голову поправить надо.
— Нет, Григорий Ефимыч, — отвечают мужики, — где пил, там и поправляйся.
— Ну не дайте пропасть, хотите, я через это бревно пролезу.
А вдоль забора лежит бревно, ну никуда его не приспособишь, до пояса по высоте лежа.
Гришка присел и не видать его. Сколько-то время прошло, мужики глядят в одно место. Тут едет мимо недальний сосед на телеге, воз сена везет. Увидел эту картину, остановил лошадь, слез с телеги и подошел к мужикам.
— Вы чего, крещеные, остолбенели?
— Да ты смотри, Гришка-то, едри его мать, сквозь бревно проползает.
— Да вы что, — захохотал сосед, — он же вдоль бревна ползет.
Как он сказал это, пелена с глаз у мужиков пала и они увидели, что Гришка-то, того, и в самом деле, вдоль бревна… захохотали тоже. Гришка вскочил разозленный и напустился на мужика:
— А тебя кой черт принес не вовремя? Ты смотри, сено-то у тебя горит.
Мужик схватился за шапку, повернулся и побежал к телеге. Там он живо выхватил приткнутые сзади вилы и давай разбрасывать сено по дороге. Весь воз раскидал по грязюке, аж взмок весь.
— Бабушка, а слыхала, он потом и до царя добрался.
— Да слышала я, а потом добрые люди сказали, не вспоминай про него, я и молчала пятьдесят годов.
Ближайшей стариной для меня в детстве и позднее были события, происходившие до революции, когда жизнь была совсем другой, и кое-что я представлял близко к истине. Для нынешней молодежи ближней стариной, являются события и время до начала войны с Германией, после окончания которой тоже многое изменилось. Для не такой уж долгой человеческой жизни временной рубеж в пятьдесят-шестьдесят лет очень велик.
Самый яркий осколок Российской империи, с которым я встречался и которого хорошо знал много лет до его кончины в 1977-м году, был бабушкин брат, стало быть, дядя моему отцу. Это был очень интересный человек, у него сохранился весь дореволюционный инвентарь, посуда, инструмент, много церковных книг, некоторые из них мог читать Пушкин, самая старая тоненькая книжечка с бумажным переплетом, я запомнил, была напечатана в 1802-м году, а Библия, единственная книга, которую он мне разрешил для чтения унести домой, была выпущена в год освобождения крестьян, 1861-м. Были у него псалтири, святцы, жития святых, разные там тропари и акафисты. На длинной божнице в красном углу стояло в ряд несколько икон, заметно отличавшихся от стоявших в других избах, скорее всего, они были более старинного письма. Надо сказать, что божница была в каждом, ну почти в каждом доме, где мне приходилось бывать, а их было много десятков. Это была дань традиции, разговоров про бога я не слышал, а молились только пожилые люди. Истово веровавшая моя бабушка не пыталась даже заговаривать с внуками на эту тему, лишь когда я или брат Михаил интересовались чем-либо связанным с этим, отвечала охотно и подробно.
Видел я у него неразрезанные листы керенок, денег, которые были напечатаны после отречения царя от престола. Листы в газету величиной, квадратные, двух видов, по двадцать и сорок рублей, разных цветов, бумага точно что газетная. Их надо было выстригать самому, сколько тебе надо. Купюра эта, если можно так ее назвать, тоже представляла квадрат со стороной, на взгляд около десяти сантиметров, на ней герб, двухголовый орел, что-то вроде подписей, и все как-то блекло, тускло. Так же там не было никакой нумерации и я с удивлением заметил даже несколько орфографических ошибок. Приходилось где-то читать, что если кто хотел купить на базаре кусок материи на рубашку или что другое, то он полностью накрывал облюбованный кусок такими деньгами. Метр денег – метр ткани.
Самую яркую керосиновую лампу я тоже видел у него. Большая, какая-то узорно-красивая, будучи поставлена на стол, она освещала его не хуже электрической лампочки, с большим круглым фитилем. Стекло было чуть отколото сверху, дядя Гриша его очень берег, советская промышленность таких не выпускала. Банки, стаканы, трехлитровые бутыли, «четверти», в них раньше продавали водку, рюмки, армированные металлическими полосками, все это хранилось и стояло в старинном буфете и комодах.
Дядя Гриша в первую мировую на фронте не был, его направили служить по охранной части, в тюрьме, короче говоря. Красно-белые тревоги и события его как-то не коснулись, он всегда старался избежать чего-то такого и до поры до времени это ему удавалось.
Сам он был из многодетной семьи и женившись, следовал этому правилу. Дети у него рождались почти каждый год с 1917-го по 1941-й, и скончались в младенчестве всего двое или трое.
Многое он делал сам, не покупал в магазинах. Растительное масло, например, он давил из конопляного семени. Мы, бывало, с Витькой, младшим его сыном, набивали целые мешки этих семян. Особенно густо росла конопля на заброшенных пустырях, где раньше стояло жилье. Была у дяди Гриши некая установка, он надавливал масла целую бочку и снабжал потом своих родственников, продавал или обменивал на что-то своим соседям, знакомым кому надо было. Это масло было зеленоватого цвета, слегка горчило, но в общем не уступало никакому другому.
Гнал он также деготь из бересты. Мы с Витькой находили в лесу старые упавшие березы, вытряхали из них труху, это и было сырьем для дегтя. Дядя Гриша заталкивал бересту в какую-то другую конструкцию, снизу разводил огонь, из другого конца текла маслянистая жидкость и остро пахло свежим дегтем.
Несколько раз в год, в условиях большой скрытности, он занимался винокуренным производством, короче говоря, гнал самогон. Он проращивал зерно, делал солод и все, что нужно, объяснял мне порядок действий и что как делать, но я почти все пропустил мимо ушей, уж очень много мороки и подготовки составляющих. Самогон у него получался почти совсем прозрачный, с небольшой мутью, но дядя Гриша и ее ликвидировал, разливал готовый самогон по своим четвертям, добавлял в каждую щепотку марганцовки, и жидкость приобретала темно-красный цвет. Спустя какое-то время самогон становился абсолютно прозрачным, а на дно оседал черный налет. Потом спиртосодержащая жидкость фильтровалась через порошок из древесного угля, ряд еще каких-то действий и в итоге получался напиток крепостью до пятидесяти градусов и совершенно без сивушного запаха. На свадьбу последнего сына он приготовил только такой самогон, разлил его в отдельные бутылки и все потом спрашивали, где он купил такую замечательную водку, она еще чуть отдавала смородиной.
Раньше все было принято огораживать плетнем или тыном. Я сомневаюсь,что молодежь в городе представляет, что это такое.В этом нет ничего плохого, жизнь меняется, меняются и понятия. Пилорамы тогда если и были, то не везде, и бревна на доски распиливались вручную, проще посмотреть этот процесс в начале популярного фильма «Судьба человека».
Сейчас огораживают в основном штакетником, он смотрится красиво, приколачивается быстро, окрашивается легко, прост в изготовлении.Тогда же сделать его было негде и можно попытаться описать,что такое тын или плетень, я и сам их прежде делал с отцом.
Плетень, по крайней мере в нашей местности, вид забора из лозы. Сначала в ряд забивают колья, а на них навешивают плетень. Каждый видел плетеную корзину, она маленькая и с изгибами, донышком, бывает с крышкой, плетень же как стенка корзины, только из более толстых и грубых прутьев, основа потолще, может быть даже из кривых палок , высотой метра два и сколько нужно длиной. Куски ее собирают рядами на земле, основу притыкают один к одному до нужного размера, а гибкими прутьями оплетают поперечно, в дело идут все обломки, оставшиеся от других работ, эти части забора поднимают, крепят к кольям, соединяют, а потом с двух сторон обмазывают густым составом, у нас применяли глину, смешанную с навозом, заглаживали неровности, потом при желании можно было побелить.
Тын же постройка более капитальная. Тут уже вкапывают столбики высотой, ну, скажем, в рост человека, к столбикам этим на равной высоте приколачиваются три прожилины, одна у земли, другая на уровне шеи, а третья между ними. К этой поре нужно заготовить много прямых палок, в рост человека, пониже, чтобы они немного гнулись, примерно одинаковой длины и толщины. Мы обычно выбирали их из тальника, когда заготавливали лозу для плетня и корзин, годятся случившиеся тонкие деревца, березки, осинки, хотя вырубка молодняка для таких целей никак не приветствовалась. Да этого и не нужно было, тальник рос в изобилии, вырубишь его в одном месте, а на другой год его там еще больше. Палки эти вставлялись между прожилин, чередуясь, дуга туда, дуга, сюда, это легко представить.
Дядя Гриша с сыновьями в числе прочих дел заготавливали лозу, прутья и палки. Изготавливаемые ими метлы и веники также находили сбыт в поселке. Железная дорога, например, поглощала этих метел несчетное количество.
К нему иногда приходил сосед, старик Володя, немного постарше дяди Гриши.Тот участвовал в войне с японцами, когда Россия потерпела поражение. Не хватало патронов и снарядов, а наверху чего-то чудили. -Пришел раз вагон на станцию, — говорил дед Володя, — всё мы там оружие получали, а залезли в этот вагон – там иконы, книги-евангеля да кресты.
Я спрашивал их: — А что тут было, когда Вагая не было? — Да ничего особенного, -отвечал дядя Гриша, — такие же лесочки с полянами вперемешку. Вот тут, где стадион сейчас, низинка была, Косая ляга называлась, туда охотиться ходили на зайцев, ох и полно там их было, да и сейчас по округе немало. А где депо и завод шлакоблочный, там большак проходил из деревни нашей, Крутой, на Зимовьё. В Зимовье церковь стояла, так венчаться и все такое туда ездили. Сейчас проезжаешь Зимовье, видишь – берега высокие, крутые, а по самому дну речушка тащится, переплюнуть можно. Так вот, тогда вода с берегами вровень была, а по берегам большие леса стояли, их в то время начали вырубать, много леса на строительство по-надобилось, но лесозащитная полоса оставалась густой. В гражданскую, после, много леса срубили, перед войной еще похоже на то, что прежде было, когда свели весь лес, и вода ушла. Тогда большую плотину построили, ну вот все туда купаться ездят, там водозаборный пункт, в то же время построен, воду для паровозов брали.
Вообще следует согласиться, что в советское время почти все вопросы, касающиеся строительства, земле и водопользования, охраны окружающей среды и т. п. стали не такими продуманными, как прежде, стены стали тоньше, а потолки ниже.
Шлакоблочный завод позднее развился в железобетонный, выпускал большой спектр изделий, попытки производить кирпич или черепицу, как говорится, не увенчались успехом, глина поблизости не отличалась хорошим качеством. Кирпич в другом месте все же изготовляли, но был он неважный. А завод этот успешно работал и развивался вплоть до горбачевской перестройки.
Когда я в это же время бывал в Зимовье, дружки мне показывали место, где стояла церковь, там заметны еще были кирпичные крошки. Старики рассказывали, что церковь эта была не так уж мала, состояла из двух этажей, внизу кирпичный, а сверху из дерева, и будто бы стояла она больше ста лет. Возможно, есть данные в каких-нибудь архивах.
— Дядя Гриша, а башню водонапорную ты тоже видел,как строили?
— Ну как же, я ведь там же рядом работал, почти все мужики из деревни на заработки туда ходили. Для одиноких, холостых, барак построили, я там тоже иногда ночевал. А начальство стройки, инженеры, мастера, много их было, они в вагонах жили, тут уж пути подтянули и целые составы стояли. Котлован вырыли под эти башни, просто смотреть страшно, до чего глубоко, а под здание вокзала немного помельче. Скос с одной стороны был, там узкоколейка, а по ней вагонетки, как уж там, я не присматривался.
— А ты сам-то, дядя Гриша,что делал?
— Нас целая бригада была, мы на грабарках щебенку возили, куда десятник, ну мастер наш укажет, а это в стороне было. Ну а как строили, ты сам видишь, все аккуратно, добротно, надежно, сейчас так не делают. А вот эти здания каменные, знаешь, да вы и сами там жили, в них тогда всего две или три семьи находилось, не только начальники, но и машинисты, телеграфисты, другие специалисты. Это где-то в гражданскую, попозже, уплотнять начали.
В поселке таких зданий стояло десятка полтора. В некоторых из них жили по восемь-девять семей, в одном располагалась больница, три принадлежали школе. В одном доме квартира оставалась неизменной и занимала треть здания,там постоянно все время, сменяя друг друга, жили начальники и уплотнению она не подлежала. Впоследствии она понравилась даже одному из председателей сельсовета, который переехал туда, не обидев одинокую вдову, которая там оставалась. Мне доводилось заходить туда несколько раз, две комнаты примерно по двадцать квадратных метров и такого же размера прихожая с кухней. На дворе сараи,туалеты, колодец возле каждого дома, земельный участок. Все благоустройство, естественно, на улице, как и везде. Толстые стены и до потолка три с половиной метра. В настоящее время они рассыпаются, но это можно объяснить. В те времена, когда их строили, были маломощные паровозы, которые не производили никакого сотрясения, или оно было очень слабым, а во второй половине пятидесятых на пути вышла совершенно другая техника, тяжеленные тепловозы и составы, раз в десять тяжеловеснее прежних, и то им потребовалось сорок-пятьдесят лет, чтобы растрясти близко расположенные здания. Те же, которые расположены подальше, ещё могут служить. А сотрясение, постоянная разрушительная вибрация, особенно ночью, ощущается даже в соседних деревнях, расположенных километрах в пяти-шести от железной дороги.
В райцентре около вокзала стояло два таких дома, расположенные от железной дороги, ближайших путей очень близко. Теперь здесь можно снимать сцены, напоминающие Сталинград 1943-го года, надо думать, что в не таком уж отдаленном будущем его снесут, второй же снесли уже лет как двадцать.Он весь пошел трещинами, его пытались спасти, по всему периметру над окнами обтянули стальной широкой полосой, которую время от времени стягивали до тех пор, пока стены не проломились. Но все-таки это здание простояло побольше восьмидесяти лет. На этом же месте года через два или три построили какую-то контору, большой дом со стенами из силикатного кирпича, который, в отличие от бывшего здания, пришел в негодность всего за два года, растрясло его.
