Вагай

Среди множества рек, протекающих в Тюменской области, река Вагай ничем особым не выделяется, разве только тем, что вблизи от истока и при впадении ее через пятьсот пятьдесят километров в могучую реку Иртыш расположены два населенных пункта с таким же одноименным названием. Напрямую по карте этот путь гораздо короче, очень уж она извилиста, особенно в среднем и нижнем течении. Река эта скромно смотрится на сибирских просторах, но она длиннее и полноводнее таких рек, как Темза, Шпрее, Влтава и даже Москвы-реки. Даже такие  реки, как Потомак в Нью-Йорке или Сена в Париже не так уж велики в сравнении с ней.

В устье Вагая находится районный центр Вагай, больше он известен тем, что там в коне XVI века утонул покоритель Сибири Ермак. А близко от истока располагается железнодорожная станция Вагай.  Родители мои переехали туда из Казахстана в 1949-м году. В Казахстане они прожили около пятнадцати лет, а теперь вернулись почти на родину. Километрах в пяти, в деревне Крутая до сих пор жила мать отца, а другая моя бабушка жила в поселке. Мне в ту пору было четыре года.

Что касается названия поселка, то, скорее всего, он связан с названием протекавшей по-близости реки, которая сто лет назад в этом месте была гораздо шире. На берегах этой реки с екатерининских времен располагалось небольшое селение Зимовье-Вагай, которое существует и поныне, там рядом проходил сибирский тракт, где осуществлялось движение в глубины сибирских и далее просторов. Достаточно посмотреть в Зимовье на берега, крутые и высокие по сравнению с  узенькой полоской воды на дне. Старики говорили, что по берегам росли густые лиственные леса. Их  стали  использовать при строительстве, и постепенно свели на нет. Когда лесов не стало, уровень реки стал заметно ниже. — Еще перед войной, — говорили свидетели того времени, — местами было что-то похожее на прежний вид.

Северный Вагай гораздо старше, еще в семнадцатом веке там образовали острог, который поначалу имел другое название. И красивые легенды, что где-то что-то перемещали с помощью ваг, длинных толстых жердей, или же жили на берегу очень известные по всей окрестности братья из местного племени, Вай и Гай, к которым обращались  по  разным  поводам  из  ближних и дальних мест, а потом и реку так стали называть. Мне больше нравится вторая версия.

О жизни на старом месте у меня в памяти что-то очень туманное, а вот с момента приезда я могу рассказать о многом. Я, хоть и не родился в Вагае, считаю  себя  наравне с его уроженцами, моими  ровесниками. Все мое сознательное  детство и учеба в школе прошла там, и это моя малая Родина. Некоторые  подробности кое-кому могут показаться мелкими, но они были и в какой-то мере показывают образ нашей прошлой жизни.

Поселок Вагай возник на карте юга Тобольской губернии во время строительства там участка железной дороги Екатеринбург — Тюмень — Омск, годах в 1910-1912-х. Вряд ли в данном регионе можно найти более молодые населенные пункты. И до этого из европейской части страны можно было проехать по железной дороге в Сибирь по дороге, построенной в последние годы 19-го века, проходящей через Екатеринбург — Курган — Омск и далее до океана. В 1885-м году был проведен участок северной ветки от Екатеринбурга  до Тюмени, и там в то же время был построен вокзал, красивое двухэтажное здание. До шестидесятых годов  прошлого  века он удовлетворял нуждам города, но позже, с открытием на Севере грандиозных запасов нефти и газа, ростом городского населения и развивающейся промышленности, с немалым сожалением, его снесли и построили новый большой современный вокзал. В Камышлове  стоял, да и  сейчас стоит двухэтажный вокзал точно такой же архитектуры, только там, в связи с новыми веяниями, другое покрытие крыши, пластиковые окна, двери и т.п.

К десятым годам двадцатого века все больше укреплялась мысль, что не мешало бы продлить эту магистраль и протянуть ее до Омска, так же, как и южную ветку, и в последующие годы это было сделано. От Тюмени железнодорожная колея продолжилась через уездные  города  Ялуторовск, Ишим и более  мелкие  населенные пункты, находящиеся по пути. Вагай же был  задуман  как  крупная  промежуточная  станция  на  полпути между Тюменью и Ишимом и в эпоху паровозов был востребован в полной мере, по югу губернии был третьей  крупной  станцией после Тюмени и Ишима. Это  действительно  была значимая станция, в самом широком месте она имела девять основных рабочих путей, и кроме того, несколько вспомогательных. Железнодорожный вокзал, единственное здание, поддерживаемое с тех пор в приличном состоянии, был построен в 1911-м году. Некоторые  источники называют этот момент годом или двумя позже, но, скорее всего, тогда он начал функционировать.

Все там было – паровозное депо, угольные склады, водонапорные башни, очистные сооружения, пескосушилка, кондукторская, пункт осмотра железнодорожных вагонов, военизированная охрана, столовая, душевые, мастерская и кузница с необходимым набором станков и инструментов. Лишь когда требовалась полная промывка паровоза, специалисты знают, что это такое, локомотив угоняли в Тюмень.

Мои заметки могут быть интересны жителям поселка, а также жителям похожих станций и деревень, но какое-то представление о прошлой жизни почерпнуть из них можно. Сегодня этот поселок, как говорится, влачит жалкое существование, думал ли кто полвека назад, что свое столетие он встретит в таком печальном состоянии, в обозримом будущем у него нет никакой перспективы, но опасаться, что он совсем исчезнет с географической карты, не приходится. Все-таки это железнодорожная станция с неплохим путевым развитием, хотя и с очень пониженным статусом. На  моей  памяти станция превратилась из такой, где стояли и осматривались все скорые, пассажирские и товарные поезда, работали сотни людей почти всех железнодорожных профессий, до уровня захудалого разъезда. От него она отличается только тем, что там стоят и разворачиваются два местных пригородных поезда, «Вагай-Тюмень» и  «Вагай-Ишим», причем последний вроде как перестал перевозить пассажиров и превратился просто в рабочий поезд. Нет никакой местной промышленности и скотоводческих ферм и баз, десятки которых когда-то окружали поселок и все окрестные деревни. Одно время был разговор, что в Вагае построят кирпичный завод. Недалеко от железной дороги, рядом с руинами завода ЖБИ, выбрали территорию и даже выкопали несколько траншей. Но тут встал вопрос, а кто же будет работать на этом заводе. Кадров нет и набрать их негде. Молодежь, окончившая школу, кстати, ее в несколько раз меньше, чем до пресловутой «перестройки», туда не пойдет, ей там не интересно, и нет никаких перспектив. Остался очередной памятник благому пожеланию. Вот так, сбились с пути довольно легко, а как поправить дело в обозримом будущем, никто не знает.

Совсем другая картина наблюдалась в первые послевоенные десятилетия. Помимо десятков домов, возводимых на имеющихся и новых улицах, строились школы, магазины, больница, административные и хозяйственные помещения. В 1959-м году Вагаю, равно как и районному центру, был присвоен статус  «поселок городского типа», хотя, по некоторым не совсем достоверным сведениям, такое  могло произойти в 1948-м году. Где-то в начале 90-х прошел  слух, что жители городских и приравненных к ним  территорий за электро-энергию будут платить заметно больше и местные власти сменили статус. Возможно, и были такие задумки, но ничего существенного не произошло, а райцентр Омутинское и станция Вагай так с той поры свой сельский статус не меняют, да и делать это не с чего.

В пятидесятые годы поселок Вагай сохранял все построенное в царское время, очень уж короткое, всего пять-шесть лет после основания, и сколько же за это время было построено, надо не забывать, что около трех лет из них заняла война. Спустя полвека от всех этих построек едва ли осталась половина, и только состояние единственного здания не вызывает опасений, это железнодорожный  вокзал. Пройдет не так уж много  времени, и только он один будет напоминать о прошлом.

Тогда же через дорогу наискосок от здания бывшей уже школы, рядом с клубом, стояло красивое двухэтажное здание из красного кирпича. Находилась там баклаборатория, то есть бактериологическая лаборатория и там проводились опыты с мышами, крысами и морскими свинками. Учительница водила туда нас на экскурсию, и там запомнилось множество этих животных в клетках. Ранее это здание принадлежало купцу Шипулину, местному богатею. Во времена Хрущева прошел упорный слух, что там в подвале или рядом закопаны несчитанные сокровища. Приезжали даже деятели из области. Лабораторию перевели в районный центр, здание разрушили, все перекопали, но найти ничего не удалось.

В середине 60-х было образовано строительное  училище с учебной базой, общежитиями, хорошим современным спортзалом, просторным красным уголком и столовой. Больше двадцати лет оно существовало, все разрушила проклятая  «перестройка».

Еще лет через десять в Вагае  построили  продовольственный  магазин, который на тот момент был крупнейшим в районе. До гайдаровских реформ он работал вполне успешно, а потом новых частных владельцев его величина и погубила, задавили их налогами и арендной платой за излишние квадратные метры. Сменилось несколько хозяев, но кто-то упорный из районных руководителей наверху был очень настойчив. Последние года два магазин стоял пустой, в нем начали пакостить, бить окна и его снесли, как и многое другое в поселке. Как все-таки глупо. Брали бы плату в разумных  пределах, был бы постоянный источник дохода, пусть и не такой большой. Так нет, довели до того, что вообще никакого дохода, а приличное помещение перестало существовать. А ведь в нем вполне возможно было разместить фирменный магазин типа «Магнит»,  «Монетка» или другой, сеть которых давно функционирует в стране и которых в райцентре, например, расположены целых три на одном пятачке.

Вообще в поселке за последние пятнадцать-двадцать  лет снесли и сломали очень много. Нет зданий и помещений, в которых располагались военизированная охрана, поселковый клуб, пункт осмотра вагонов, железнодорожное депо, столовая, баня, пекарня, милиция, школьный интернат, пакгауз, несколько магазинов, корпуса и цеха завода ЖБИ, автоколонны, да, была и такая организация с парком под сотню машин. На месте стадиона и молзавода  голый пустырь, понятно, что не все еще назвал, сразу не вспомнишь.

До войны и лет восемь после ее окончания на месте железнодорожной столовой располагалась небольшая электроподстанция, работающая на нефти. Она обеспечивала электро-энергией все станционное хозяйство,  а так же все каменные стандартные дома, в большинстве из которых  находились квартиры обслуживающих работников. Подача электричества в них прекращалась на период с двенадцати ночи и до шести утра, причем за пять минут до  полуночи свет погасал на несколько секунд, предупреждая  жильцов, чтобы они скорее сворачивали все свои дела. Хорошо такой момент показан в фильме «Коллеги», в тревожный момент, когда в больнице одному герою этого фильма делали операцию.

Эта подстанция была очень маломощной, и когда начали поселок электрифицировать, в другом месте было построено здание новой электроподстанции, мощность которой на то время была вполне достаточной. На месте старой станции построили каменное здание, которое в то время особенно охотно посещала молодежь. Там была библиотека, спортивный зал, в котором даже играли в волейбол, кое-какие небольшие административные службы, партком, проводились собрания, первенство поселка по шахматам, многое другое.

А железнодорожная  столовая в поселке была, и располагалась она  почти  впритык к этому зданию и доходила до перрона. Она была построена из дерева в одно время с вокзалом и было там просторно и удобно. К началу шестидесятых она прогнила во многих местах, то, что в основании, очень пострадало от грызунов. Были времена Хрущева, он, как известно, был очень большим экономистом в области строительства, короче, соседнее здание переоборудовали под столовую, и таким оно являлось до конца.

Готовили в этой столовой вкусно и недорого, даже местные жители нередко обедали там. Но следует, пожалуй, вспомнить и неприятный случай, случившийся там же много лет назад. Работала она круглосуточно, и как-то ночью туда зашел перекусить машинист тепловоза, у которого было полчаса свободного времени, пока осматривался его поезд. Он открыл дверь, в обеденном зале и за буфетом никого не было, все работницы сидели в подсобке. Надо было громко что-то произнести, но машинист не торопился этого делать. Он смотрел по сторонам, в окошко для выдачи пищи, и там у дальней стены стояла алюминиевая фляга, как потом стало известно, с молоком, а на ней листок бумаги.

Это привлекло его внимание, машинист  прошел сквозь боковой проход, взял листок и вернулся с ним назад. То, что он там прочитал, заставило его отказаться от приема пищи, он тихонько вышел, а в скором времени дал ход этой бумаге. Там было написано – Маша, молоко не разводи, я уже развела.

Большой шорох состоялся тогда. Приезжала комиссия из Тюмени, нашли и автора этой записки, и Машу, последовали и оргвыводы.

На перроне вокзала убрали стандартный кирпичный туалет, там и вправду в последние годы была очень уж большая антисанитария, особенно в мужском отделении, некому чистить, но в небольшом отдалении построили небольшой деревянный скворечник вроде тех, которые иногда стоят на дачах. Старый же туалет, построенный вместе с вокзалом, до середины пятидесятых  даже отапливался. В мужское отделение заходил истопник, часть стены, разделявшей женское и мужское отделение, занимала особо устроенная печка, разжигал щепки, потом березовые полешки, а когда  все это хорошо разгоралось, сыпал на них  уголь. Потом вместо мужика, скорее  всего, ушедшего на пенсию, стала работать женщина. Вскоре она  добилась, чтобы топку устроили с женской стороны. Зимой, в морозы, тогда было вполне терпимо. Женщина эта работала недолго, когда она ушла, и отопление это, существующее с царского времени, прекратилось.

Само здание вокзала обогревалось тоже печами. В зале ожидания у боковых стен стояли две огромные печи, шириной два на два метра, и высотой до потолка. Они были аккуратно облицованы белым кафелем, имели просторную топку, широкие колосники и поддувало. Много угля требовалось для отопления. В других кабинетах и помещениях вокзала стояло еще  несколько таких же или похожих печей, их видели только истопники и работающие там  сотрудники.

Сейчас на всех вокзалах аккуратные легкие диваны из  не такой уж толстой изогнутой фанеры, каркас из железных трубок, его легко сдвинет с места любой первоклассник. Тогдашние диваны – это нечто несокрушимое – о-о! Массивные плоские сооружения из дуба – не меньше, и две уборщицы их с трудом сдвигали.

Впервые центральное отопление в поселке, с батареями под окнами и вдоль стен, появилось в построенной новой школе в 1954 году. В подвале этого здания была устроена котельная, работавшая на угле. Здесь она была заложена в проекте, а в  здании вокзала, вторым перешедшим на эту систему и последующим, пришлось как-то приспосабливаться. А как  просторно стало в зале ожидания, когда печи убрали.

Из основного зала ожидания, где были двери для выхода с другой стороны, можно было пройти, если заходить в вокзал с перрона, или направо, в просторное помещение с табличкой над дверью «Ресторан», или же налево, в дополнительный зал ожидания, размером немного поменьше. Его иногда занимали цыгане, после указа об оседлости путешествующие табором по инерции еще несколько лет. Если кто хотел пить, заходил в этот зал, подходил к большому бачку, поворачивал ручку крана внизу  и нацеживал оттуда пропитанную хлоркой воду в мятую алюминиевую кружку, прикрепленную цепочкой к бачку.

Ресторан в ту пору во многом соответствовал своему названию, там ходила официантка, на столах стояло спиртное, некоторые блюда можно было заказать. Потом обслуживание сокращалось, перед тем, как это заведение прикрыли в начале семидесятых, он напоминал обыкновенную забегаловку. А вообще он работал с момента открытия, известно, что там пообедал и похвалил тамошнюю кухню отрекшийся император Николай II, когда его везли на последнее место пребывания, в Свердловск. Это произошло 15 апреля 1918 года и он успел это отметить в своем дневнике. Еще слышал краем уха, как будто некоторые челюскинцы возвращались домой, проезжали через нашу станцию и так же обедали там.

Потом там долгое время находился красный уголок, после «перестройки» это помещение пытались сдать в аренду, одно время там располагалось почтовое отделение, но наверное, слишком много запрашивали. Что там находится сейчас, для местных жителей узнать не составляет труда.

С лицевой стороны перрона, недалеко от вокзала стояло небольшое кубообразное сооружение, в середине небольшое окошечко, а под ним кран, над окошком же надпись «Кипяток». Во время стоянок пассажиры бежали туда с ведрами, котелками или чайниками.

Как только пассажирский или скорый поезд останавливался, из дверей ресторана на перрон выкатывались тележки на велосипедных колесах, а на них напитки, горячий чай, кофейный напиток, морс, беляши, пирожки, бутерброды с сыром или колбасой, все дешево и очень вкусно. Я насчитывал до шести таких тележек, и каждая окружена пассажирами.

Поезда стояли не менее двадцати минут, менялись локомотивные бригады, паровоз требовал добавки воды, топлива, проверялись и простукивались все колесные пары, имевшие тогда только буксовую смазку.

Вечерами перрон был ярко освещен. По центру в ряд на всем протяжении перрона на равном  расстоянии  друг от друга стояли десять высоких металлических столбов с расположенными наверху светильниками. У подножия каждого столба старинная  чугунная урна. Из чугуна так же были отлиты и решетки забора с узорами, хоть и довольно скромными.

Вдоль этого забора, примерно в метре от него, в нескольких местах, на  полутораметровой высоты тонких столбиках были устроены вазы примерно двухведерной емкости. В них была  насыпана  земля и по весне туда  высаживали  цветы. Наши  предки  были  эстетами большими, чем этого можно было от них ожидать.

В одном углу основного зала ожидания  располагался  киоск Союзпечати. Там  продавались книги, газеты, журналы, записные книжки, блокноты, почтовые конверты с марками и без них. Для ребятишек были особо интересны переводные картинки, наборы  красок и цветных карандашей, фотографии популярных артистов, пакетики с разными сериями гашеных  марок, сложные объемные открытки, простые и авторучки.

Если со стороны перрона пройти сквозь весь вокзал и встать там на застекленную площадку, сквозь стекло через дорогу открывался вид на заросший кустами сквер, аккуратно огороженный штакетником. Туда был широкий проход, а в десятке метров за ним располагался  фонтан, толстое, круглое бетонное кольцо, диаметром метров около трех и в середине ажурная вертикальная конструкция из тонких железных трубок. Последний раз этот фонтан работал перед войной, немного людей осталось в поселке, которые видели его действующим. Перед зданием школьного интерната был устроен такой же фонтан и так же неработающий.

В 1956-1957-м годах произошел почти полный перевод на тепловозную тягу, и станция начала утрачивать свое значение. Мальчишки бегали смотреть на невиданные прежде тепловозы, через три-четыре года редкостью стало уже увидеть паровоз на маршруте. Не сразу, но постепенно, стала сокращаться продолжительность стоянок, дошла впоследствии до одной минуты. Некоторые скорые поезда стали идти напроход, не нужны стали машинисты паровозов, кочегары, некоторые другие профессии. К сокращаемым относились предупредительно, тех, кто помоложе, переучивали, для тех же, кому немного оставалось до пенсии, тоже находили подходящие должности, не так уж много их и было.

Статус станции в пассажирском отношении резко пал, но еще сорок лет там останавливались и осматривались все товарные поезда. Лишь когда полностью прекратился выпуск товарных вагонов с буксами, промышленность перешла на выпуск вагонов с закрытыми роликовыми подшипниками, годами не требующих смазки, товарняки тоже перестали останавливаться, и железнодорожникам осталось следить лишь за содержанием путей в надлежащем состоянии.

Сквер около вокзала занимал примерно половину территории вытянутого прямоугольника, доходившего до соседней улицы, на которой через дорогу располагался клуб. Территория сквера была аккуратно огорожена редким в то время штакетником. А вот на территории за штакетником тогда стояли большие старые деревянные постройки, целые здания. В одном из них располагалась библиотека, в другом занимался духовой оркестр и различные школьные кружки, школа же находилась через дорогу с другой улицы. Еще в одном доме находился радиоузел, который в определенное время транслировал передачи на весь район, чаще концерты по заявкам и детские  передачи, «пионерская зорька », « клуб знаменитых капитанов » и другие. Там работал электриком старший брат моего дружка и мы проводили там много времени.

Районные власти весьма ревниво относились к самостоятельности подчиненных территорий и наличии на них чего-то такого, чего нет в райцентре. Нельзя сказать, что они, как говорится, вставляли палки в колеса, но что-то такое ощущалось постоянно. К середине пятидесятых все эти здания, а были они, надо сказать, сильно ветхими, снесли. Радиопередачи прекратились, духовой оркестр перешел в другое место и еще лет десять функционировал и завоевывал грамоты и призы на различных смотрах и конкурсах.

На освободившейся территории построили магазин, который все называли железнодорожным. В нем было два отделения, продуктовый или гастроном и хозяйственный, где можно  было  купить  ткани, мебель, посуду, электротовары и многое  другое, очень хороший магазин, его должны еще помнить люди среднего поколения.

А в другом углу, ближе к скверу, в начале шестидесятых  построили летнюю  танцплощадку из толстых деревянных плах, на высоко вкопанных столбах, красиво огороженную. Как же она была популярна, какая музыка, какие песни звучали, там часто выступали самодеятельные артисты и местные мастера баяна, аккордеона, гитары и даже простой гармошки. Молодежь, да и многие  люди постарше охотно проводили там  свои свободные вечера.

Немного в стороне, на  свободном  месте в Новый  год устанавливали елку, в садиках и школах изготавливали множество гирлянд, бумажных цепочек, других игрушек, и бывало, что малыш с упоением кричал: — А вот моя игрушка, это я делал! — Молодец! – говорил распорядитель и вручал ему какой-нибудь подарок. В день проводов зимы, на масленицу, так же устанавливали столб и желающие лезли по нему вверх за призами.

Недалеко от центра, на пустыре стояло каменное строение, в котором располагалась баня, скорее всего ровесник поселка.  В ту пору она работала так; в среду и четверг там мылись женщины, а для мужчин были выделены пятница и суббота. В этой бане как-то особенно удачно было устроено парное отделение, им восхищались даже любители бани, приезжавшие в гости из самых разных мест. В одном углу выступал угол печки, в которую истопник из своего помещения подбрасывал уголь, а оттуда вертикально вверх в потолок и выше устремлялась асбоцементная труба сантиметров тридцати в диаметре. Рядом стояла бочка с водой, откуда полуведерным ковшом плескали на эту трубу и расходился вольный жар, самые отчаянные любители парились там и порой остальным даже зайти было невозможно, уши в трубочку сворачивались. Прозрачный жар волнами струился от трубы и когда попривыкнешь, дышалось легко. А в бане в райцентре, например, если надо было прибавить жару, откручивали кран из направленной в угол трубы и оттуда вырывался сырой  плотный пар, гуще любого тумана, невозможно разглядеть ладонь перед глазами, все делали  наощупь. Нахлебаешься этого пара и долго потом в моечном отделении приходишь в себя.

В вагайской парной также удачно были расположены широкие полки, по которым поднимались на самый верхний полок. Можно было париться, стоя на полу или лежа на любой полке, человек десять могли париться одновременно. Отец построил на своей усадьбе баню  году в 1957-м или в 1958-м, но несколько раз  в год, время от времени посещал и поселковую. Да и многие так делали.

Долгое время по поселку кочевал самодельный  ткацкий станок, на котором изготавливали половики. Как видно, он остался от ушедших хозяев, и статус его стал неопределенным. Году в 1958-1959-м мать с бабушкой настригли много клубков из старых, пришедших в негодность тканей и одежды. Отец взял у недальних  соседей лошадь и телегу, и привез этот станок с другого конца  поселка. Он стоял у нас на кухне недели две, за это время мать с бабушкой изготовили несколько десятков метров половиков и тканых дорожек. Потом отец подремонтировал его, сделал и заменил там несколько деталей, и поместил  в углу сарая, где он находился месяца два. Затем другой житель поселка, которому тоже понадобился станок по такому же случаю, увез его к себе. Спустя несколько лет я видел его у своих знакомых, которые тоже ткали половики.

 

Но есть и отрадное, что можно назвать, жаль только, что единственное и долго таким будет. На опустевшей улице построили новую школу, красивую и отвечающую всем современным требованиям. Просторное двухэтажное здание просто радует глаз. Старое здание школы, возведенное в 1954-м году, требует ремонта, уж его-то, надо думать, не снесут, а приспособят  подо что-нибудь необходимое. Когда  эта школа начинала работать, учеников там было в три, а еще через десять лет в пять (!) раз больше, чем сейчас.

Наверно, следует уточнить это заявление. Когда я учился в последнем классе, происходило это в начале шестидесятых, учеников в этой школе и некоторых других местах насчитывалось до полутора тысяч, к тому же немало было и малышей, не достигших  школьного возраста. Не менее четверти учеников занимались во вторую смену. И это в тот момент, когда все население  поселка едва ли  превышало  пятитысячный рубеж. Примерно столько же на ту пору было и в районном центре. Какая замечательная демографическая обстановка. Почти в каждом доме были ребятишки, а во многих даже по несколько. Семей же, где был только один ребенок, насчитывалось очень мало. Самая же многодетная семья, известная на тот момент во всем районе, насчитывала 16 (шестнадцать) детей. Доходило до того, что какое-то время число малышей определенного возраста  было таково, что из них пришлось составить четыре первых класса. По всей стране было примерно так же, новых жителей прибавлялось по три с лишним миллиона в год, невзирая на все неурядицы и прорехи, о которых  нам  толкуют современные СМИ. Было  чем  заняться, было, где учиться, было, где работать.

Старая школа функционировала около шестидесяти лет. Немного осталось людей, которые помнят и могут рассказать, как она строилась, кое-какие детские впечатления остались и у меня. Когда эта школа начала работать, я перешел в третий класс, это возраст, когда уже хорошо помнишь и осознаешь происходящие события. До этого учились в приспособленных  помещениях, холодных и неудобных. Многие  жители  поселка еще помнят длинное деревянное строение, смахивающее на барак, вдоль центральной улицы, его разобрали, когда построили на этом месте новый современный арочный спортзал, впрочем, уже довольно давно. Его тоже, наравне со школой можно отнести к новым достопримечательностям поселка, еще православную деревянную церковь, несколько ранее административный железнодорожный корпус, но на этом уже точно все, за тридцать, если не больше, лет.

До постройки школы на этом месте почти всю прилегающую территорию занимал пустырь. На  пустыре  паслись телята и бродили стайки кур. Ближе к бараку располагалась спортивная площадка и на ее краю небольшой бревенчатый домик, там находилась школьная библиотека.

На другом краю пустыря, ближе к железной дороге, стояло три небольших домика, расположенных треугольником. В год, предшествующий постройке школы, случился сильный пожар и от домиков этих ничего не осталось,  освободилась  большая площадь. Если бы не произошло такого несчастья, возможно, школу бы построили на другом месте.

Тогда в школе была гораздо более насыщенная жизнь, в основном не связанная с учебным процессом. Мастерская для уроков труда или как это сегодня называется, очевидно, имеется в новом современном здании. Тогда же для этой цели служило стоявшее рядом строение царской постройки, типовое каменное здание, на которые я ссылался уже несколько раз. Внутри стояло несколько перегородок, разделявших здание на несколько помещений. В одном, самом большом, стояли столярные верстаки, в соседнем находились токарный и сверлильный станки, большое наждачное точило. Еще в одном – сварочный аппарат и много стальных заготовок — кусков и обрезков труб, уголка, кругляка и жести.

Школьники делали на уроках труда табуретки, кухонную деревянную утварь, а так же совки, кочережки, поддоны, скобы для очистки обуви, еще кое-какие вещи и даже пассатижи. Приходилось и сверлить, и наждачить, строгать и пилить, закаливать и воронить.

Был большой школьный огород, на котором в основном занимались девушки. В наше время они выращивали все обычное, что растет в наших огородах, но предыдущие поколения школьников среди прочего занимались экзотикой, помню липкий, дурно пахнущий кок-сагыз и люффу, из которой получалась маленькая мочалка.

В школе на первом этаже был просторный коридор, вестибюль, за ним раздевалка. А близко от входа две квадратные колонны. Возле каждой из них столик, а на столиках  невысокие, по грудь, пустотелые гипсовые бюсты Сталина и Ворошилова. Уборщица иногда надевала их на руку и тщательно обтирала чистой тряпкой. После ХХ съезда, состоявшегося в 1956-м году и на котором Хрущев обгадил Сталина, их убрали.

Среди закидонов Хрущева было высказанное им пожелание сделать в основном выпускников школ того времени  сельскими работниками, механизаторами широкого профиля. На уроках труда мы изучали трактор, работу автомобиля, комбайна, сеялки, культиватора и все такое подобное. Девушек  же  обучали шить, вязать, готовить, а особенно обслуживать плодово-ягодный питомник, расположенный недалеко от поселка.

Окрестные хозяйства дарили школе технику, которой немного оставалось до списания. За два года у нас накопилось четыре трактора и три автомашины. Для машин построили отдельное помещение и образовался, таким образом, школьный гараж.

Под руководством нашего учителя труда, очень обстоятельного и толкового, мы совсем неплохо  отремонтировали два  трактора, так, что когда один из дарителей вновь посетил  школу и посмотрел, как работает его бывший трактор, он высказал желание забрать его назад, даже в сельсовет потом обращался, но там сослались на непедагогичность такого шага. К тому же он вроде никак не собирался компенсировать нашу работу и некоторые затраты.

Школьный интернат также занимал типовое каменное здание. Там жило около тридцати школьников, живших в более отдаленных населенных пунктах и даже несколько человек из соседних районов. Уют и чистота были на должном уровне. Их там кормили и стирали постельное белье.

Была еще школьная метеостанция. Наверное, когда закрыли районную метеостанцию, которая располагалась в Вагае, оборудование или часть его передали школе и существовал кружок любителей, которые на устроенной площадке наблюдали за флюгером и снимали с приборов показания.

В самом здании школы один кабинет занимал школьный музей. Там были довольно интересные экспонаты, большинство вещей из прошлого, XIX века, различные книги со старой орфографией, старинная прялка, ковши, веретена, самовар, граммофон с помятой трубой и даже сломанный фонограф. Однажды ребята летом купались на речке, обвалился высокий берег и в изломе нашли буденовку и трехгранный штык, они тоже нашли свое место в музее.

А о жизни поселка в военные годы лучше всех рассказывала наша учительница. Железная дорога работала очень напряженно. Там постоянно формировались составы, в которые грузили  все, что привозили на станцию, из окрестных деревень и даже из соседних районов, за сотни километров. Грузили и отправляли на фронт зерно, муку, мясо, рыбу, доски   и бревна,  пошитое обмундирование, в общем, все нужное и возможное в таких условиях.

В одном из сел района в годы первой пятилетки был построен молочно-консервный комбинат, где в числе прочего производили сгущенное молоко. Тысячи, десятки тысяч банок постоянно  шли  оттуда, направлялась эта  продукция в первую очередь в госпитали и на передовую, была она в рационе водолазов, подводников, разведчиков. Эшелоны мобилизованных и вновь призванных  набирались и отправлялись на фронт тоже оттуда. Прибывающих с запада неработающих эвакуированных, детдомовцев, других, старались разместить в других местах, чтобы ничто не отвлекало железнодорожников от их главного и основного занятия – бесперебойной работы железной дороги.

Патриотизм в народе, на станции и по всей большой стране  был небывало огромный. Были забыты все мелкие дрязги и ссоры, все мысли и дела были настроены только на одно – остановить и разгромить  вероломно напавшего врага.  Даже те, кто был стар и немощен, жертвовали свои скромные средства на оборону. Часть собранных денег пошла на строительство танка, который назвали  «Вагайский путеец», а несколько позже – на самолет, который  назвали так же. Было и несколько других проектов. Заслуженной  наградой, которой  все гордились, была  благодарственная  телеграмма  Верховного  Главнокомандующего.

Был известен случай – в суматохе или по недоразумению был призван на фронт помощник машиниста паровоза, возможно, даже и сам машинист. Так вот, несмотря на тяжелейшее положение, немцы стояли у стен Москвы, разобрались в ситуации и машиниста этого отправили назад, очень уж они были нужны.

Трудно было в войну, не всегда удавалось справиться с нахлынувшим громадным объемом работ. Но все-таки в глубоком тылу на улицах не разрывались снаряды и не падали сверху бомбы. Жили и трудились в одном ритме со всей большой страной.

Я считаю, что самое трудное время для поселка было во время гражданской войны, когда непосредственно столкнулись с ее ужасами, это 1918 — 1919-й годы. Хотя поселку на то время было совсем немного лет, застроен он был  уже основательно, многие перевозили свое жилье из окрестных деревень и приезжали из других мест, а число улиц составляло не менее двух десятков. Я пытался сообразить, сколько же могло в поселке быть на то время жителей, но те, кого я спрашивал, не могли толком ответить, по не совсем точным прикидкам, старожилы определяли что-то близко к полутора тысячам. Скорее всего, так и было на самом деле.

Здесь в те годы и в самом деле брат шел на брата, а сын на отца. Есть исторические хроники и из них много можно узнать. Иногда в разговорах пожилых людей проскакивали некоторые подробности того времени. Известна  была такая история. В селе Плетнёвка, это примерно в десятке километров от Вагая, во время гражданской войны было два брата, непримиримых врага, поскольку один стоял за белых, а другой – за красных. Не совсем понятно, почему такое происходило, ведь все вместе, и росли в одних условиях.

Красный  сын  однажды  тихонько, в то время хозяйничали белые, подкрался к избушке матери, стоявшей на краю, перекусил там, отдохнул, а потом мать затопила баню. В это время к матери зашел другой сын, который стоял за белых, более нахрапистый и наглый. Он узнал, что в бане моется его брат, подпер дверь колом и поджег баню. Вот такие были страсти. Мать в порыве отчаяния просто отшвырнула поджигателя, тот ушибся и был некоторое время без сознания, и другому сыну удалось уйти.

Этот поджигатель, можно назвать его, чтобы никого не обидеть, Никанором. Никанор ходил по деревне и насиловал молодых односельчанок. Соседскую девочку звали Машей и когда Никанор подобрался к ней, девочка сказала; — Уйди, дядя Никанор, ведь я еще расту. —  Расти, Маша,- ответствовал Никанор, — расти, пока штаны снимаю.

Никанор впоследствии получил на всю катушку, более тридцати лет провел он на севере и в лагерях, и вернулся в деревню уже в начале пятидесятых. Возможно, он спокойно хотел провести на родине оставшиеся годы, но его тут же узнала мать Маши и положила все свои силы, чтобы не дать насильнику житья. Маша, которую после этого начали терзать другие беляки, через месяц утопилась в реке. Ничто Никанору не простилось, отовсюду он ощущал презрение и ненависть. Как видно, такие моменты существуют не только в фильмах. Дома Никанор прожил недолго, может, неделю, а может, и две, потом уехал и след его затерялся.

От разных людей приходилось слышать такую историю. Примерно в те годы или несколько позже в Вагае объявился ловкач, у которого к подошвам сапог были прикреплены паровозные пружины. Он воровал что-либо негромоздкое и большой ценности, деньги, серьги, бусы, кольца и все в этом роде, а когда ограбленные спохватывались, ускакивал  от них на этих пружинах, перепрыгивая через ограды и заборы. Я не представляю, где в паровозе могут быть такие пружины. Будто бы замечали его и в соседних деревнях.

В Вагае есть улица имени Милейко, а на ее краю – посвященный ему обелиск. Есть эта фамилия и на памятнике в районном центре, в центральном сквере. Как-то я разговаривал с двоюродной сестрой  отца, была она старше его на  несколько лет и жила в Зимовье. Я, как обычно, интересовался подробностями прошлой жизни, спрашивал и про Милейко, и вдруг она сказала:

— Я хорошо знала Сережу Милейко. Он  работал на железной дороге, кем, я уж не могу сказать. Молодой парень, приятный такой, одно время он за мной даже ухаживал, да я уж с Филей моим познакомилась.

— А что он сделал такого, что даже памятник ему поставили?

— Да такого уж героического  вроде  ничего, не слыхала я. Шибко неловко тогда было жить, боялись лишнее слово сказать. И Колчак у нас побывал, и какие-то чехи через станцию проходили.  Железнодорожников ни белые, ни красные не старались особо задевать, все движение от них зависит. А Сережа тогда вроде какой-то график кому-то передал, и кто-то про него сказал. Говорили, первый раз белые его шомполами отодрали, так, что он целую неделю подняться не мог. Потом на работу вышел, все вроде успокоилось. Прошло какое-то время, он снова красным  услугу оказал, и опять его заложили. Ну тут уж круто за него взялись, спрашивали, мучили, а потом расстреляли. А затем, ближе к Новому году, это уже к 1920-му, когда белых прогнали, вроде поспокойнее стало, и мужичка этого нашли, который Сережу и других закладывал, красным передали его, получил он свое, только Сережу и других не воскресишь.

Но недолго продолжалось такое сомнительное спокойствие. В начале 1921- го года вспыхнул охвативший всю Тобольскую губернию кулацкий мятеж, перешедший в восстание. Возник он из-за многочисленных просчетов и ошибок, а также злоумышленного вредительства, в результате всего этого жизнь крестьянства была очень осложнена. И по Вагаю, как и по всем остальным селениям, эти события  ударили  самым серьезным и тяжелым образом. Много было жертв, даже армию пришлось привлечь для подавления этого мятежа.

Вскоре после этого в правительстве были приняты решения, учитывающие многие обстоятельства и облегчавшие жизнь крестьян и всего остального населения.

Мне очень был интересен момент, когда в Вагае завершилось первое строительство, стояли вокзал, водонапорная  башня и первые две улицы каменных домов. Тогда было у кого спросить, и старожилы охотно удовлетворяли мое любопытство. Безо всякого сомнения, любопытные есть и сейчас, а я достаточно хорошо представляю Вагай начала 50-х годов, не говоря уже о последующем.

Что тогда казалось самым характерным. Поселок строился, на окраинах всех улиц стояли  срубы, и на всех мужики взмахивали топорами. В каждом населенном пункте есть какие-то свои  особенности, вот и здесь… За линией  каменных домов с южной стороны от железной дороги, за следующей за ними широкой поляной  располагалась часть улиц поселка и были они железной дороге перпендикулярны. В этом  нет  ничего  особенного, но как-то стало принято называть эти улицы поселками. Самая первая улица от начала называлась Советской, но никто в обиходе так ее не называл. Если спрашивали кого из живущих на этой улице: — Где ты живешь?, — тот отвечал: — На первом поселке. И так на всех девяти улицах, существующих сейчас. Тогда же их было меньше, а первые улицы наполовину короче.

Железная дорога разделяла поселок примерно пополам, северная часть росла быстрее и стала занимать большую часть территории поселка. Там был клуб, школа, баня, больница, аптека, все магазины и административные помещения, а на южной стороне, где и я жил, мы в ту пору могли гордиться лишь одним стадионом. Был еще  перед первым поселком, на бугорке в стороне, небольшой клуб, деревянная изба, где стоял узкопленочный киноаппарат «Украина».Человек сорок помещалось в этом клубе, перед ним была поляна, где летом даже танцевали, поднимая  пыль. Там, впрочем, как и везде в ту пору, было  весело и интересно, приходили  даже пожилые пары. Исчез он где-то в середине 60-х.

За стадионом располагался молокоприемный пункт, где от населения принимали молоко, фильтровали его, разливали во фляги и отправляли в соседнее село, где  производили  сгущенку. Называли это предприятие громко «молокозавод». Там и в самом деле работало около тридцати человек, вроде как еще чем-то занимались. Года два там работала одна сотрудница, умевшая  делать  просто замечательное  мороженое. Она  накладывала его из большой фанерной бочки, где в ведрах, обложенных искусственным льдом, стояло лакомство, в вафельные стаканчики, и покупателей среди мальчишек и девчонок было много, взрослые покупали его очень редко, чтобы  ребятишкам досталось побольше. Стоил стаканчик мороженого один рубль, что в ту пору равнялось двенадцати коробкам спичек. Когда эта работница уехала из поселка в другое место, ни у кого больше не получалось ее заменить и через месяц-другой этим перестали заниматься.

Перед стадионом на широкой поляне стояли мачты и приборы районной метеостанции. Она была установлена незадолго перед войной и просуществовала до семидесятых годов.

Переезд через железную дорогу был устроен примерно посредине поселка, напротив бани, сейчас от нее остались руины, или же напротив дороги, вдоль которой расположена новая школа. Там с обоих сторон часто скапливалось по нескольку машин и запряженных лошадьми повозок. Легковушек не было, да и грузовых автомобилей немного, но ждать приходилось подолгу, особенно когда маневровый паровоз работал со «сборными» поездами. Был с западной стороны еще один переезд, там стояла небольшая аккуратная будка из красного кирпича, царской постройки, где жил, а по совместительству и работал охранник на этом переезде. В ту пору там находился казах, и семья у него там жила, жена и сын с дочкой. Работы у него было немного, он поднимал шлагбаум и пропускал редкие машины, а так же по звонку от дежурного по станции спешил к лебедке, установленной на бетонном  столбике в сотне метров от семафора. Туда через несколько таких столбиков тянулся тонкий трос, поднимался по столбу  семафора и поднимал или опускал его стрелу. Для этого надо было только два-три раза покрутить рычагом лебедки в ту или другую сторону. Стрела семафора опускалась под собственным весом. При поднятой же стреле семафора машинист имел право следовать напроход.

Машин становилось все больше и больше, так же становилось больше ожиданий, простоев и неудобств и в конце 50-х переезд в поселке закрыли, построили дополнительный переезд с восточной стороны, а с западной отнесли на полкилометра подальше. В будке жить больше никто не стал и ее постепенно разрушили.

За этим переездом, в небольшом отдалении спустя немного лет построили перекидной мост через железную дорогу, дополнительное удобство для жителей поселка, обладающих транспортом. Но мост этот тогда, да и сейчас, используется очень мало, порой за несколько часов по нему проходит один автомобиль. Дело в том, что когда строили этот мост, рассматривалось принятие программы по повороту северных рек, и кое-какие решения были приняты. По проекту один из каналов текущих оттуда вод проходил бы в этих местах.

Затем эта пагубная во всех отношениях программа была отменена, а мост остался. Нет сомнений, что рано или поздно нагрузка на него возрастет.

На перрон к пассажирским поездам выходили торговки, женщины и старушки. Они предлагали пассажирам продукты леса и огорода, а также молоко, квас, мед, печеное и стряпанное. Проводницы и часто едущие по работе пассажиры даже заказывали, что им было нужно, до следующего рейса. А продукты были отборные, свежие и законсервированные.

Настоящее изобилие наблюдалось с середины лета и позже. Грибы свежие и соленые, замаринованные и сушеные, подосиновики, подберезовики, опята, маслята, белянки, синявки, другие и особенно считающиеся в нашей местности царем грибов грузди. Огурцы и помидоры, здоровенные шляпки подсолнухов, вареная молодая картошка… У каждого вагона шла активная торговля, половина пассажиров выходила на перрон.

Много было и ягод, кроме домашних малины и смородины, во время сезона пассажиры приобретали землянику и клубнику, бруснику и клюкву. Они разбирали почти все, а если что у кого оставалось, то можно было пойти на «столы».Так называлось специальное строение, располагавшееся рядом с перроном. Там были длинные лавки, широкий прилавок и высокий навес. Десятка два торговок могли там разместиться. Тут уж активность проявляли местные жители, студенты, приезжающие в гости к родне, иногда даже жители окрестных деревень и райцентра. Цены были вполне умеренные, но и не задаром. Одна шустрая бабушка за лето сумела наторговать своему внуку на мотоцикл с коляской. При Горбачеве все это дело мало-помалу заглохло. Все больше поездов стали идти напроход, а другие сократили продолжительность стоянок до одной минуты.

В самом центре поселка располагался  «базар». Он представлял  собой  огороженный квадратный кусок территории  величиной где-то с треть гектара. Внутри  вдоль забора лавочки, прилавки, будки, входные ворота со стороны центральной улицы. В будние дни это заведение пустовало, в субботу народу было немного, а основной торг проходил в воскресенье. Каждое воскресенье там собирались толпы народа, кроме местных производителей, люди приезжали из окрестных деревень, из райцентра, что только там не продавали. Самые разные продукты, мед, сало, садово-огородную продукцию, выделанные шкурки, от лисьих до кротовых, тканые половики, вышитые полотенца. В одном углу можно было купить грабли, деревянные вилы, лопаты, кадки и бочонки, лестницы, по заказу ульи и наличники для окон, ручки, черенки и топорища. Среди изготовителей этого добра выделялся дед Матвей, признанный мастер своего дела. У него покупали подобные вещи даже умевшие это делать, но так, как у Матвея, у них не получалось. Корзины он плел хоть на выставку, нередко ему заказывали комоды и сундуки.

В другом углу базара можно было заказать себе костюм или сшить модную тогда кепочку с коротким козырьком.

Мне нравилось при случае бродить там, наблюдать любопытные сценки. Один мужик стоял с мерзлыми, пойманными в петлю зайцами. Было их у него штуки три. Мужик уже замерз, подошла старушка, приценилась, — Дай хоть на бутылку красного. Старушка покачала головой и отошла, мужик за ней, — Ну хоть стакан бражки вынеси!

Где-то в шестидесятых вновь выбранный председатель сельсовета решил построить на этом месте новое административное здание, а базар перенести на соседнюю улицу. Вроде и огородили похоже, и места хватало, но базар на новом месте не прижился. С грехом по-полам он просуществовал до осени, а потом совсем это место посещать перестали. Сам председатель спохватился и пытался что-то сделать, но увы, поезд, как говорится, уже ушел. Любопытно все-таки, базар этот существовал с начала двадцатых годов, а вот случилось незначительное вроде бы изменение, перемещение за какую-то сотню метров, и ничего больше, никаких ограничений, но, к великой досаде всех окружающих, все заглохло и не возродилось больше.

В свое время я разговаривал со старожилами, которые еще до войны составляли план поселка. Он и сейчас должен храниться  в каких-то архивах. На нем было отмечено до семидесяти различных кирпичных построек, от небольших складов и маленьких будочек на переезде и перегонах до сорокаметровой водонапорной башни. И  когда только успели их построить, если считать от 1911, судя по всему, всего за три с небольшим года, в более долгосрочных планах задумывалось строительство церкви, гимназии и торговых рядов. Но в 1914-м началась война, стало не до строительства, потом гражданская, разруха…

До войны все рабочее население поселка было занято в основном работой на железной дороге. Других предприятий, более-менее крупных, не было. Километрах в пяти от поселка, в соседней деревне, было налажено производство кирпича. Глина там была хорошего качества, даже для изготовления посуды годилась, только запасы ее, к сожалению, были не так уж велики. Все исчезнувшие и сохранившиеся до сих пор здания были построены из этого кирпича. Кирпич же, изготавливавшийся впоследствии, не шел ни в какое сравнение с тем.

Крестьяне из окрестных деревень, а потом колхозы, производили зерно, пшеницу, рожь, ячмень, сдавали государству. Для хранения и обработки в разных местах построили несколько складов, амбаров, поднятых над землей на вкопанных столбах. А в самом поселке была построена и работала мельница, которая располагалась на маленькой улочке Милейко, названной в честь местного деятеля революции. Жернова там вращались не силой ветра и течением воды, а от привода парового двигателя. Еще одна мельница, ветряная, стояла в степи, ближе к соседней деревне. Никаких следов от них не осталось.

Стадион в ту пору был постоянно занят, там играли и тренировались десятки людей, были там и волейбольная, и баскетбольная, и городошная площадки, он был аккуратно обнесен высоким забором и на двух половинках ворот устроена надпись из высоких, красиво выпиленных букв — Стадион «Локомотив». Были оформлены беговые дорожки на разные дистанции. Когда же там проходили футбольные матчи, число болельщиков иной раз доходило до тысячи и больше, между тем, как в самом поселке не набиралось и пяти тысяч. В то время известны были футбольные герои страны – Сергей Сальников, Игорь Нетто, Игорь Численко, Лев Яшин, Эдуард Стрельцов, Всеволод Бобров, Григорий Федотов, Никита Симонян, Муртаз  Хурцилава, Валентин Иванов, Альберт Шестернев, Виктор Понедельник, Бутусов, Масленкин, удивительно, память хранит их до сих пор, ну и, конечно, многие другие. И наших местных футболистов, которые играли на первенство района, и в зональных состязаниях, общество  «Урожай», общество «Динамо», общество  «Локомотив», знали все в поселке – Коля Феоктистов, Юра Майоров, Яша Русаков, Леонид Терентьев, Коля Осипов, Леонид  Митраков, Дмитрий Осинцев, Леонид Марков. Было  завоевано множество наград, кубков и грамот. Даже был учрежден «Кубок Вагая», который один год как-то оспаривали пять команд. Коля Феоктистов был и спортивным организатором в поселке, существовала тогда в администрации такая штатная должность, которую, нашлась повыше какая-то «светлая» голова, через несколько лет сократили. Пришлось ему перейти на другую работу, но враз все бросить Коля никак не мог и продолжал заниматься своими прежними обязанностями все свое  свободное  время, в ущерб семье и хозяйству, и ясное дело, такое  долго продолжаться не могло. Спорт  начал  приходить в упадок, а все негативные тенденции, воровство, пьянство и прочее, наоборот, усиливаться и нарастать.

Было еще одно предприятие, возникшее в конце войны или же  вскоре после ее окончания, более значительное, шлакоблочный завод, так оно тогда называлось. Возле паровозного депо стояли просто горы шлака, и чтобы его как-то использовать, стали изготовлять шлакоблоки. Были эти шлакоблоки тяжеленные, неприятного серого цвета, но кое-какие постройки возводились, не сохранились они к нашему времени. Когда появилась мода на литые дома, шлак этот стали использовать, даже дефицит возник.

Еще на этом заводе пытались делать черепицу. Привозили с Запада образцы черепицы, тонкие, легкие прямоугольники из обожженного кирпича, цеплялись друг за друга и висели цепочкой, пластинки же из дробленого шлака были тяжелы, толсты и никак не цеплялись.Стена из этих пластинок долго что-то огораживала на территории. Паровозы исчезли, шлака не стало, и в ногу со временем  перешли на производство железобетона. Эта затея была удачной и железобетонные столбы, сваи, перемычки и даже потолочные перекрытия производили  вплоть до гайдаровщины, когда  все, и не только у нас, стало  приходить в упадок.

За южными улицами, поселками, на пути к соседней деревне располагался летний полигон по производству  кирпича. Качество кирпича  зависит от материала, из которого оно производится,  глина  здесь была так себе. Тем не менее  никаких  проблем со сбытом не возникало, строили базы и склады, печки и летние кухни.

Огороженная территория вдоль железной дороги, где располагались склады под зерно более поздней постройки, не на столбах, была преобразована под строительство предприятия, производившего комбикорм. Поступавшее зерно дробилось, не так мелко, как мука, смешивалось с различными добавками, мелом, пищевыми отходами от различных производств, в основном это был шрот, отходы, остающиеся после выжимки масла из семян подсолнечника, сои, клещевины, конопли и т.п. Много людей там работало, комбикорм поступал в другие области, Подмосковье, даже замечали его в совхозах под Архангельском. В перестройку, когда в снабжении населения хлебом возникли трудности, а с чем они только не возникли, комбикорм производить не стали, а на этом месте расположилось подразделение леспромхоза, которого сейчас так же нет.

Когда я в свое время работал на этом заводе, как-то раз в ночную смену поставили порожний вагон под комбикорм. Это был большой крытый вагон, до этого в нем находился  сахар-песок и вагон этот не был выгружен до конца. У самих дверей пол был чист, а пройдешь несколько шагов вправо или влево, под ногами начинал хрустеть песок, у самой же боковой стенки вагона высота сахарного слоя доходила до полуметра. Редко случается такое везение, один мой напарник, который жил совсем рядом от завода, всю ночь таскал в сарай  сахар в мешке, засыпал  все ведра, бачки и бочки. Само собой, все другие, работавшие на тот момент, тоже воспользовались случаем.

Была в Вагае служба, что-то вроде комхоза, люди, которые там трудились, говорили, что работают в НГЧ  (энгэче), и все понимали, что это значит. Ее сотрудники поддерживали чистоту в поселке, вывозили мусор, выполняли необходимые слесарные, обслуживающие и другие работы. Название это сохранилось с военных, а может быть, даже еще более ранних времен. НГЧ означает Начальник Гражданской Части.

Особо стоит сказать о хлебе, который выпекали в Вагае. Почему-то сейчас хлеб, который производят у нас и привозят из разных мест, никак не может приблизиться к качеству того хлеба. Как же он славился по району. Мягкий, вкусный, даже ароматный, крошек не было совершенно, может, потому, что не было автоматики и были  ручные  замесы.

Так же в послевоенное время, недалеко от поселка, за восточным переездом, вдоль железной дороги, на пути к соседней  деревне был разбит плодово-ягодный питомник. Он занимал довольно большую территорию, на которой выращивали яблони, малину, смородину, клубнику-викторию, производили опыты с посадками еще чего-то. Для тамошних работников  даже построили несколько домов, небольшую улицу. К моменту  перестройки этот питомник развился очень неплохо, мощные насосы подавали из ближней речки воду для полива. Тогдашний руководитель, молодой энергичный парень, замышлял строить подсобные цеха с установкой промышленных линий, чтобы в них производить соки, джемы, компоты, варенье и даже красное вино. Но настало иное время…

В 1955-м году на пустыре у четвертого поселка, рядом с братской могилой павших красноармейцев, построили большой продовольственный магазин и не надо стало за булкой хлеба бежать через пути, как говорили тогда, за линию. Пути часто были заняты движущимися вагонами, а перекидного моста еще не было. Магазин этот просуществовал пятьдесят лет и сгорел при неясных обстоятельствах.

До конца 50-х подальше от стадиона с южной стороны железной дороги, на отшибе стояло длинное бревенчатое здание и никаких других построек близко не было. Называлось  оно «заразный барак» и туда никто не заходил и там даже не пакостили, как обычно бывает в заброшенных помещениях. В годы гражданской войны оно, скорее всего, было специально построено для размещения там тифозных больных. После того, как там скончался последний тифозник, оно пустовало более тридцати лет. Потом на него обратили внимание, хотели сначала вывезти и сжечь, но после обследования и изучения оказалось, что там не осталось никаких бацилл и заразы. Помещение это перебрали и в одном месте поселка построили четырехквартирный дом, который стоит и поныне. Квартиры, правда, однокомнатные, но и такие нужны и востребованы.

Не так уж много в Вагае двухэтажных домов. Долгое время единственным был так называемый шестнадцатиквартирный дом, неказистое жилое строение, построенное задолго до войны, скорее  всего в двадцатые  годы. Находилось оно недалеко от стадиона и ближе к железной дороге. В годы первых пятилеток страна превратилась в сплошную стройку, и чтобы хоть как-то разместить прибывающих рабочих, было построено на скорую руку великое множество бараков и таких вот домов. Уже в пятидесятые годы его можно было отнести к ветхому, аварийному и какому там еще жилью. Несмотря на это, лишь не так давно живущие там перебрались на другие, более  благоустроенные места, а две или три семьи живут до сих пор.

В 1954-м году было возведено первое капитальное двухэтажное строение, в котором разместилась школа. Года через два недалеко от нее были построены два дома с очень небольшим благоустройством. Несколько домов, построенных в начале шестидесятых, образовали стройгородок, который в обиходе так и называют, а когда образовалось училище, то в основном оно разместилось в трехэтажном здании, правда, с низкими потолками.

Еще одно трехэтажное строение стоит рядом с вокзалом, на одной линии, на месте, где раньше бабушки торговали на «столах», это административный железнодорожный корпус.

Позже были построены два микрорайона, вот уж действительно микрорайоны, в каждом по четыре двухэтажных дома. В одном из них, на улице Заводской, после четырех домов, стоявших в ряд, начался строиться пятый.  Когда достраивали второй этаж, треснули не замеченные вовремя бракованные плиты, уложенные в фундаменте, и здание пришлось разобрать. По ряду каких-то причин строительство продолжено не было. Через дорогу от этих домов стоят добротные двухквартирные дома.

Другой микрорайон расположен в другом конце поселка, на месте, где раньше располагалось предприятие, которое  называлось нефтебазой. Там на площадке были вмонтированы вертикально около десятка железнодорожных цистерн с нефтепродуктами.

Дядя Гриша Ведров, собственно, он был дядей моему отцу, много знал об истории поселка, он строился и вырос на его глазах, поскольку он жил в ближней деревне и охотно отвечал на вопросы соседей, родственников, любопытных. Ему очень нравилось чувствовать себя нужным и востребованным, и я старался поддерживать его в таком настроении и интересовался всем, что только мне казалось заслуживающим внимания, и это сейчас очень мне пригождается. Рассказывал он о своем приятеле, который не только сам носил даже тогда редкое имя Филимон, но и своих сыновей назвал в честь героев французской революции – Марат, Жорж и Прогресс. Много насмешек и поддразниваний им пришлось прослушать, особенно первые несколько классов, потом ребята выросли, окрепли и насмешникам пришлось поутихнуть. Когда получали паспорта, Марат оставил свое имя, Жорж, которому не нравилось его имя, согласился с предложенным ему именем Егор, а больше всех протестовал Прогресс, младший из ребят, с предлагаемым ему именем Прокопий он не согласился ни в какую, а стал Федором. Все они погибли на войне, даже не успели жениться.

— Дядя Гриша, а что было на этом месте, когда Вагая не было?

— Да ничего особенного, такие же перелески с полянками вперемешку. Где сейчас стадион, там низинка была, Косая ляга называлась, все охотиться туда ходили. Ох и зайцев там полно было, да и сейчас по округе немало. А где завод шлакоблочный, там большак проходил, из деревни нашей, Крутой, на Зимовье. В Зимовье церковь стояла, так венчаться и все такое прочее туда ездили.

Действительно, церковь в Зимовье была построена в 1827-м году и существовала чуть побольше ста лет. Она, по рассказам стариков, была двухэтажной, нижний из кирпича, а второй деревянный. Когда я бывал в Зимовье, дружки показывали мне место, где стояла эта церковь, там еще заметны были кирпичные крошки.

— Дядя Гриша, а ты видел, как водонапорную башню строили?

— Ну как же, я ведь там рядом работал. Котлован под эти башни вырыли, просто страшно смотреть, до чего глубоко, а под здание вокзала поменьше. Скос с одной стороны был, там узкоколейка, а по ней вагонетки, как уж там, особо я и не присматривался.

Вагайская водонапорная башня, или как ее попросту называли «водокачка», действительно была интересным сооружением. Прежде всего это были две круглые башни, разделенные между собой  двумя-тремя метрами и соединенные вверху тамбуром-проходом. Таких башен и я не видел, когда по молодости побывал кое-где, и мои друзья и знакомые, бывавшие в самых разных местах. Раньше они смотрелись гораздо интереснее, в начале шестидесятых у них сняли  верхние  этажи, наполовину  поуже  основного  здания, и они  стали на пять-шесть  метров ниже. Разобрали  их из-за  того, что они  начали  трескаться, поддаваться губительному  воздействию  вибрации, исходившей от проходящих  рядом  тяжеловесных составов, причем в последние годы она стала сказываться и на основных зданиях.  Лет пятьдесят после постройки  они были самыми  высокими сооружениями в районе, до момента, когда стало развиваться телевидение и стали возводиться телевизионные вышки.

Встречалось где-то предположение, что сначала построили одну башню, а потом, видя, что этого недостаточно, пристроили к ней вторую. Скорее всего, это не так, их строили сразу  вместе, ни один из опрашиваемых о подобном  даже не заикнулся. К тому же эти башни устроены так,что в одной расположен железный бак с очищенной водой, который почти полностью занимает весь внутренний объем башни, а в другой очистные сооружения, фильтры, решетки, известное из уроков физики колесо Сегнера, металлическая винтовая лестница, идущая вдоль круглой стены.

— А ты сам-то, дядя Гриша, что делал?

— Нас бригада была, мы на грабарках щебенку возили, куда десятник, ну бригадир наш, укажет, а это в стороне было. Много мужиков из нашей деревни, да и из других тоже, на строительстве работали. Для них барак построили, я тоже иногда там ночевал. А руководство стройки, мастера, они в вагонах жили, с востока уже пути подтянули и целые составы стояли. Потом, когда всю щебенку перевезли, строителям помогал, глину для кирпичей из соседней деревни возили. Хороший кирпич тогда делали, тот, что сейчас на кирпичном, полное дерьмо по сравнению с тем. Ну а строили, сам видишь как, аккуратно и прочно. Вон сколько казенных домов понаставили.

Да, много построили типовых каменных одноэтажных зданий на бескрайних просторах железных  дорог, на каждой  значимой  станции они есть или были. У каждого дома два, у некоторых три крыльца или подъезда и в царское время в них жили две или три семьи.

Не только начальство  жило в них, а также машинисты, телеграфисты, другие нужные специалисты, квартиры от семидесяти до ста квадратных метров общей площади, высокие потолки, метров, пожалуй, около трех. Надворные постройки, колодец у каждого дома, приусадебный участок, туалеты, место для складировки мусора и выплеска помоев, все это регулярно чистили, занималось этим НГЧ. В гражданскую, попозже, начали уплотнять, так, что в каждом доме жило от шести до восьми семей.

Одна квартира не подлежала уплотнению, там все время жили начальники повыше, впоследствии она понравилась даже одному председателю сельсовета, который жил там несколько лет, не обидев одинокую вдову, которая там оставалась. Для нее и еще нескольких таких построили отдельный хороший дом.

В поселке  таких  зданий стояло десятка полтора. Все они были крыты железом, имели толстые, сейчас таких не ложат, стены, и печное отопление. На стенах снаружи симметричные узоры, выступы. В одном располагалась поселковая больница, два занимали железнодорожные службы, три  принадлежали школе. В одном из них, том, где располагался спортзал и физический кабинет, с одного торца крыльцо и замурованная дверь. В конце сороковых — начале пятидесятых там располагалось отделение милиции, оттуда выходили милиционеры с полицейскими шашками на боку, как у дореволюционных городовых. Было после войны такое недолгое увлечение. Потом милиционеров перевели в новое построенное помещение, увеличив таким образом спортзал. Много позже один мой приятель выкопал такую шашку у себя в огороде.

В настоящее время здания, которые расположены ближе к железной дороге, рассыпаются, но это можно объяснить. В то время, когда их строили, по путям проходили  маломощные паровозы, которые тянули  небольшие короткие составы, в пятидесятые же годы на пути вышла совершенно другая техника, в разы превосходящая прежнюю во всех  отношениях, и то ей понадобилось пятьдесят лет, чтобы растрясти и привести в негодность близко расположенные здания. Те же, которые  находятся  подальше, еще могут служить. Почти  все  эти здания стояли  вдоль друг за другом и составляли две улицы. Еще с десяток зданий стояли в разных местах и архитектура у них была попроще.

В начале семидесятых было в Вагае два очень неприятных момента. В 1972-м году я работал на заводе ЖБИ, и в силу производственной необходимости некоторое время обслуживал котельную, топил вертикальный котел, в общем, работал кочегаром. Стояло начало мая, на улице тепло, и дверь была открыта. Вдруг в эту дверь  проскочила крыса и замерла на пороге, поводя усами. Мы с напарником держали лопаты в руках, и он точным ударом прихлопнул эту крысу, а я отбросил ее в основание котла, яму, куда сыпалась зола и раскаленный шлак. Заскочила вторая крыса, в общем, мы набили их не меньше двух десятков, пока это нашествие кончилось. Много их было на путях, колеса вагонов визжали, когда скользили по раздавленной крысе.

Рассказывали, и вроде не было тогда оснований не доверять этим рассказам, что этих животных было очень много. Дорога от Вагая до Зимовья не была еще асфальтирована, ее прогрейдировали, как обычно, с покатыми краями, по обочинам кюветы, наполненные водой после недавних дождей. Идущая с запада шевелящаяся серая масса подошла к дороге, заполнила собой кювет с одной стороны, не на всем протяжении, конечно, перешла дорогу, а там второй кювет. Будто бы шли они от затопленных подвалов элеваторов Ялуторовска и всех других по пути. Разговоров было много, на путях я видел их сам, а вот в остальном как-то сомневаюсь, уж очень большое расстояние надо пройти, и откуда их столько. К тому же крысы  довольно сообразительные  животные, теперь я уж и не уверен, может, то были хомяки или еще что. Факт то, что из Ишима приезжали специалисты-дератизаторы, и под их руководством было проделано все, что требуется в таких случаях.

В следующем году я работал уже на комбикормовом заводе, и тогда в Вагае объявился злодей, который убил несколько человек. Один из них был сторож на нашем заводе, и дежурил он свою последнюю смену перед выходом на пенсию. Находившийся за стенкой сотрудник услышал:  — Нечего дремать на дежурстве, — а когда через минуту заглянул в коридор, увидел зарезанного сторожа. Кажется, шесть человек он успел загубить, пока приехавшие из Тюмени сотрудники не раскрыли его и схватили в столовой, куда он пришел пообедать. Помню, какое тягостное недоумение охватило весь поселок, ведь многие его знали, и до этого он ничем таким не выделялся, мужчина лет за сорок.

Живут люди в крупных городах, исторической местности, посещают их люди известные, происходят там значительные события, стройки, соревнования. А что может быть интересного в сибирской глубинке, да и вообще в маленьких поселках и деревнях, коих десятки тысяч, редко происходит что-нибудь такое, что хоть немного отличается от повседневной обыденности.

Зимой 1952-го года, где-то в конце января, отец, который работал дежурным по станции, предупредил старшего брата Михаила, чтобы тот пришел к нему на работу, в определенное время. Я увязался за ним, отец поворчал, но меня не выгнал.

В Москве скончался маршал Чойбалсан, герой Монголии, и тело его везли на родину. Сопровождал его наш маршал, Буденный, и поезд с траурным вагоном  следовал  через нашу станцию. Нигде это не афишировалось, но те, кому положено, об этом знали, и отец рассчитывал, что вдруг Буденный выйдет из вагона, и Михаил его увидит. Действительно, нам повезло. В назначенное время поезд прибыл, и этот вагон стал немного наискосок от окон отцовского кабинета. Поезда тогда стояли не меньше двадцати  минут. Минут через пять из вагона на перрон спустился Буденный, и кое-кто из его свиты. Выглядел Семен Михайлович бодро, на голове папаха, светло-серая, кажется, шинель, щегольские хромовые сапожки и знаменитые, действительно большие усы. Он немного походил, пристукивая сапожками, мороз был приличный, потоптал Вагайский перрон, и вскоре забрался  в теплый вагон. Было ему на ту пору около семидесяти лет.

Летом 1957-го года в Москве состоялся 6-й всемирный фестиваль молодежи и студентов. Через нашу станцию туда везли китайцев, корейцев, японцев, других азиатов. Встречали их очень приветливо. На перрон приходили десятки женщин и старушек, угощали их дарами леса, сада, огорода и не требовали платы. Индонезийцы, пораженные добротой и гостеприимством, долго кланялись и прижимали руки к груди, а потом стали в два ряда, спереди девушки, сзади мужчины и замечательно красиво спели песню острова пальм, сначала по-своему, а потом по-русски, как же она стала популярна, многие помнят: — Страна родная Индонезия. Спустя месяц или полтора  в клубе на экране показали, как эта песня была  исполнена в Москве в каком-то парке, тем же составом.

Очень интересный вопрос, какие известные люди родились на вагайской земле. В районе был один Герой Советского Союза, фронтовик, несколько Героев Социалистического труда, все они отношения к Вагаю не имеют. Среди моих одноклассников, как и среди всех других, судьба сложилась по-разному. Была одна девушка, работала в известном Академ-городке под Новосибирском. Один  парень являлся сотрудником посольства в Аргентине. Самым же высокопоставленным из нашего выпуска можно считать того, который мог сказать про себя – Я генеральный прокурор республики, — правда потом добавить, что это небольшая республика в нашей стране Удмуртия. Несколько человек связали свою жизнь с армией, двое дослужились до полковников. В каждом классе, надо думать, были такие же, много достойных  людей, но нет известных писателей, певцов, артистов, ученых, космонавтов или олимпийских призеров.

Жил в Вагае парень, который во время службы погиб на Даманском, когда китайцы там устроили провокацию. Случай этот известен достаточно хорошо, а память об этом парне, Толе Яковлеве, в Вагае не требует лишних напоминаний. Есть в поселке улица его имени,  а раньше даже ходил товарный тепловоз, на котором он работал, и так же названный в его честь. Последние годы его не видно. А весной 2019-го года, когда прошло уже пятьдесят лет со дня тех трагических событий, в Вагае установили памятник, посвященный  пограничникам  всех  поколений, ну и само собой разумеется, нашему отважному земляку.

Я неплохо знал Толю. Его друг и одноклассник жил с нами по соседству, и наши отцы были большими друзьями. Толя нередко прибегал к приятелю, и часто мы общались, ходили на рыбалку, играли в городки и все такое. Лет десять ему было, когда я начал его замечать, но никаких более-менее серьезных дел и занятий у меня с ними не было, я был старше их на четыре года, а это в таком возрасте большая разница, понятно, что интересы у нас были разные.

Ничего плохого о Толе я, да и никто в поселке, сказать не может. Это был спокойный, рассудительный  паренек, я уверен, что те, с которыми он впоследствии  встречался, в общении с ним всегда себя чувствовали удобно и комфортно. По окончании школы он  поступил в железнодорожное училище, и не один, а что вызвало сенсацию в поселке, целая группа, в составе не менее пяти человек, которых я так же всех знал. Да и что в этом удивительного, не такой уж большой этот поселок. Но там всегда  были заняты все пути, стояли и осматривались поезда, мы  чувствовали  нужность этого поселка и гордились этим. Сейчас, к сожалению, он напрочь утратил свое значение, и населения во всем сельском поселении со всеми окрестными деревнями, сегодня меньше, чем тогда было в одном Вагае.

А какое дополнительное потрясение испытала тетя Валя, Толина мать. Она выезжала на заставу, где случилась такая трагедия, а когда вернулась, дома ее ожидало Толино письмо, в котором он сообщал, что служба идет хорошо, и надежду на скорую встречу. Как некстати задержалось это письмо.

Был и такой случай, в пятидесятые годы об этом многие знали в поселке, а сейчас момент этот практически неизвестен, особенно после того, как Сталин попал в опалу. Этот случай достоин известности, особенно сейчас, когда осыпаются надуманные и преувеличенные обвинения и возможно, в каких-то архивах данные хранятся. Теперь о сути дела.

Летом 1945-го года Сталин ехал в Потсдам, германский город, где собирались на конференцию главы стран-победительниц. Ехал на поезде, и было предусмотрено, что за ним следовал резервный или запасной поезд, а вел этот поезд вагайский машинист по фамилии Своеглазов, с его сыном я даже в армии проходил курс молодого бойца. Имя-отчество, к сожалению, выветрилось из памяти, а теперь и спросить не у кого. Я даже немного знал его, когда после армии некоторое время работал осмотрщиком вагонов. Своеглазов тогда не водил поезда, а работал в обслуживающем цехе, точил детали на токарном станке, заряжал аккумуляторы. О своей работе во время войны он рассказывал мало и с преувеличенной скромностью.

В конце 20-х годов приехал в Вагай и поселился здесь тоже очень интересный человек, Селиванов  Владимир  Карлович. Он иногда рассказывал, как совсем молодым  парнем, вскоре после революции попал на работу в  Московское  ЧК  и их  начальником был непосредственно Дзержинский, Феликс Эдмундович. О нем у Владимира Карловича осталось хорошее впечатление, этот человек не знал покоя и все старался  сделать  возможно более честно и справедливо. Не всегда это удавалось, меры, которые приходилось принимать, часто были жесткими, а тогдашние противники вообще не останавливались ни перед чем.

Мне более интересной  казалась история с оплатой их труда. Какой-то момент, месяца два или три, не хватало купюр, разруха, бешеная инфляция, и зарплату платили всем, на чем только были напечатаны цифры,царские денежные знаки, керенки, какие-то банковские бумаги вроде облигаций, на тех нулей было побольше, что-то еще. – Миллионы мы получали, — говорил Владимир Карлович, — мешками деньги на квартиру, где жил, таскал, а булка хлеба на базаре двести тысяч стоила. А как считать, так замучивались.

Действительно, самые ходовые царские купюры были в один, три, пять и десять рублей, не так много более крупных, керенки же по двадцать и сорок. Попробуй  набрать  такими бумажками миллион.

Ничего, к сожалению, не  могу  сказать, где он был и что делал в войну, об этом с его младшим сыном, моим большим другом, как-то ни разу не заходил разговор.

Его дети, три сына и дочь, в разное время жили и работали в Вагае, и многим пожилым людям, проживающим  сейчас в поселке, приходилось с ними общаться. Здесь же  речь идет об их отце. Он умер в начале  60-х, но, пожалуй, все же найдется в поселке несколько человек, которые  помнят и его. Работал он на водонапорной  башне, она была под его присмотром.

Тогда же он сначала один, а спустя какое-то время с молодой женой жил несколько месяцев на квартире нашей родственницы, двоюродной сестры отца, у которой был большой дом.

— Вот такой у меня был квартирант, — рассказывала впоследствии тетка Парасковья. — Он первый в поселке на мотоцикл сел, первым патефон электрический откуда-то привез (так она  называла  проигрыватель), первый на нашей стороне фотографией занялся, первый бритву электрическую купил. Хожу я по дому и слышу – жужжит из его комнаты что-то непонятное, постучалась, заглянула, а он прижал к щеке какую-то штучку и водит ей по лицу. Да как быстро он лицо очистил, старик мой, бывало, как задумает бриться, так чуть не полчаса свою бритву доводит, и на оселке-то он ее, и на брезентовом ремне, а под конец на кожаном, да нет-нет и порежется когда. А тут пошумел  пять минут – и все. Когда уходил Владимир с квартиры, так бритву эту он ему подарил.

Не могу сказать, где он работал до этого, но в первой половине пятидесятых он уже работал на водонапорной башне, и очевидно, там ему пришла в голову идея заняться телевизором. В те годы телевидение было развито очень слабо, смотреть телевизионные передачи могли лишь жители Москвы, Ленинграда, Киева и некоторых южных столиц. К тому же  передачи  шли в черно-белом изображении, экран в тогдашних телевизорах немного превышал размер почтового конверта, но тогда и это считалось большим чудом. Конечно, постоянно шла работа над развитием и улучшением такого новшества. В 1955-м году в доме у него стоял телевизор марки «Рубин», а над крышей своей квартиры он сконструировал мощную антенну, которая посредством привода и колеса вращалась длинным шестом, свисавшим с крыши. На экране мелькали пятна, полосы, иногда несколько секунд можно было видеть людей, дома. Только осенью, когда юг страны, Казахстан и другие соседние республики накрывала почти беспрерывная пелена облаков, передачи шли почти чисто. Вроде как ташкентское телевидение принималось удачнее других, я видел несколько раз спектакли или оперы, идущие на сцене, на ихнем языке, разумеется, но все — равно было интересно – кино в доме.

Была у Вагая возможность иметь в числе своих жителей самого активного и здорового долгожителя в районе, перешагнувшего век. Макар Осипович Третьяков родился в 1888-м году, возможно, даже в 1886-м, была какая-то путаница в документах. Его сын был приятелем моего отца, а внук – моим. Не знаю, кем он работал, так как когда мы приехали в поселок, он был уже на пенсии.

Сын его дядя Ваня говорил, что у него сохранились все зубы и он никогда не пользовался очками. Начиная с весны и до поздней осени он приезжал в магазин за хлебом на велосипеде. Едет, крутит педали, наполовину седая борода, которую он в последние годы отрастил до пояса, закинута за плечо. Лицо благообразное, как-то по особенному привлекательное, такие лики встречаются на иконах. На покосе он вполне уверенно косил и сгребал сено, а потом верхом на лошади возил копны.

В 1980-м году ему исполнилось 92 года (если не 94), и вдруг старого дурня понесло на крышу. Где-то в марте, с началом весны, он заметил, что там, по его мнению, слишком много снега, и полез туда с лопатой. Ковырялся сколько-то времени, добрался до конька, самой верхушки, нога поскользнулась, и навернулся оттуда. Падать и кувыркаться по крыше и с высоты пришлось метров не менее шести. Даже двадцатилетний парень в лучшем случае был бы серьезно покалечен, а Макару Осиповичу, что ж, этого хватило.

Жил еще в пятидесятые годы где-то на соседней улице одинокий старик, про которого я помню только то, что звали его Никита. Раньше он жил где-то в Курской области, в войну у него умерла жена, а сыновья погибли на фронте. Каким образом его занесло в нашу местность, так и осталось  неизвестным. Он всегда  был  весел и приветлив, постоянно возле него толпились ребятишки, а Никита рассказывал им разные загадки и истории. На огне свечи или керосиновой лампы отжигал принесенные иголки и булавки, делал из них рыболовные крючки, совсем как настоящие, только без бородки, и раздавал их. Тогда  крючки с бородкой  редко у кого были, только через несколько лет они, равно как и швейные иголки, стали продаваться свободно.

Соседям он тоже много чего рассказывал, и позже от них так же многое стало известно. Оказывается, что в конце прошлого века, молодым  парнем, недавно приехавшим из деревни, ему удалось устроиться на работу  в Москве и служить в каком-то окраинном трактире, вроде как половым. В это время там короновался на царство Николай II, происходило это в 1896-м году, и часть  торжеств по случаю коронации должна была проходить на Ходынском поле. Прошел слух о царских  подарках  по случаю  такого торжества, и народ рванул туда, собралась толпа во много тысяч людей, по некоторым сведениям, их могло быть до полумиллиона. Никита, на свое счастье опоздал, и был в толпе с краю. Возникла паника, и тем, кто был в середине, пришлось несладко. – Много подавили народу, ой много, — говорил старик и крестился.

Несколько лет прошло после наступления нового века и тысячелетия и все больше стало слухов о возможном строительстве церкви, православного храма в Вагае. На самом деле в Вагае после его основания строительство церкви предполагалось в самых ближайших планах, их сорвали мировая война и наступившие следом революционные события.

Слух этот оказался правдивым,  на пустыре между Вагаем и Вагайской фермой и в самом деле начали ложиться первые ряды задуманного объекта из квадратного деревянного бруса. Строить его начал местный житель, Титенко Анатолий Федорович. Ранее он был учителем труда в нашей школе, и под его руководством мы, школьники, ремонтировали подаренные школе трактора и другую технику. Потом его долго не было, он уезжал куда-то на север, и вернулся, когда прошло немало лет. Слышал я, он копал весной огород, и там обнаружилась спрятанная в земле  неизвестно при каких обстоятельствах икона с ликом Андрея Первозванного. Это было сигналом для Анатолия Федоровича, и он все последующее время, силу и энергию положил на строительство этого храма. Нашлись благородные люди, содействовавшие ему в этом. Были какие-то организационные неувязки, некоторые возражения по поводу того, что строение деревянное, но прошло время, все вопросы благополучно разрешились, и теперь храм действует, проводятся соответствующие  службы. Он двухэтажный, с двумя приделами сбоку, смотрится очень неплохо и носит имя, естественно, святого апостола Андрея Первозванного.

Возможно, со временем я еще добавлю кое-какие подробности, их следует уточнить и дополнить, не от свидетелей, увы, давно уже ушедших, а из старых записей и некоторых воспоминаний, еще не оформившихся в четкую картину.