Два первых класса я сидел за одной партой с девочкой, Нэлей Несчисляевой, очень опрятной и миловидной. Пожалуй, она была даже красива. Вот, скажут, сопляк, понимал бы чего. Напрасно. Чувство прекрасного доступно с самого раннего возраста. Я дичился ее и все время сидел на краешке парты, Нэля сидела посредине, часто что-то тараторила, а я боялся повернуть голову и взглянуть на нее.
Первые летние каникулы я долго не видел никого из одноклассников. Как-то так получилось, хотя и жили в одном поселке. Раз отец взял меня с собой на другую улицу, где он помогал строить дом. Вдруг я заметил Нэлю. Она подбежала ко мне, начала что-то спрашивать, а я покраснел, опустил голову и молчал. Отец с улыбкой наблюдал за нами, а потом сказал: «Ишь жених выискался». Это еще прибавило краски мне на лицо.
Едва только оттаяла земля, на пустыре за углом нашей улицы начали копать котлован под магазин. Сначала трактор с лопатой выровнял площадку, ее разметили и другой трактор с ковшом начал было выбирать грунт, но вскоре сломался. Ломался он и впоследствии, так что большую часть котлована выбрали обычные землекопы. Мы, ребятишки, часто толклись возле них, и как-то раз дядя Федя, пожилой уже работник, вдруг отставил лопату, нагнулся и поднял, на наш взгляд, бесформенный кусок земли. Он повертел его в руках, обстукал лопатой, внимательно осмотрел и отбросил в сторону: — «Нате, ребятишки, играйте».
Это оказался до предела заржавленный наган. Мы унесли его в чью-то пустовавшую баню и керосином, отверткой, молотком сколь возможно отчистили его и смазали растительным маслом так, что шагов с пяти он стал походить на настоящее оружие. Барабан намертво прикипел к корпусу и сдвинуть его не удалось даже ударами зубила, а вот спусковой крючок болтался свободно. Никто даже не стал претендовать на единоличное обладание такой игрушкой, а договорились по очереди по неделе держать его у себя.
Одна соседка, старая уже женщина, насмотрелась в гражданскую на такие вещи, и увидев у внука что-то похожее, вызвала милиционера. Пришел веселый длинный дядя Коля, осмотрел и ощупал наше оружие, а затем, попугав тетю Настю, на глазах у ней легонько молотком сплющил кончик ствола.
Дядя Петя, муж моей тетки, сумел привезти с фронта маленький пистолет. Это был «Вальтер», партию таких пистолетов изготовили, вероятно, для женщин, потому что рукоятка удобно располагалась в руке десятилетнего пацана. Дядя Петя удачно прятал его несколько лет, пока его младший сын Колька не подсмотрел и перепрятал оружие. Не могу сказать или изначально патроны от мелкокалиберной винтовки подходили к нему или же ствол пришлось подогнать.Тогда достать патроны от мелкашки не было проблемой и мы, выбрав подходящий момент, стреляли из этого пистолета. Мы-это три паренька, был еще Толька, годом еще старше и приходившийся нам троюродным. Уходили далеко в лес, вешали на сучок консервную банку и стреляли. Пистолет был маленький, изящный и как-то по-хищному красивый. Был он также однопульный, выстрелишь, отдернешь затвор и меняешь патрон. Дядя Петя хватился однажды своего трофея, жестоко драл Кольку несколько раз, но тот так и не признался.
Поздней уж осенью, когда Колькины родители уехали на покос, мы зарыли его в огороде. Перед этим его густо смазали, обернули газетой, потом тряпкой, уложили в картонную коробку, а ту в старый заржавленный железный ящик, обернули его куском половика, отсчитали пятый или шестой в изгороди столб, вырыли яму метровой глубины и так спрятали. Весной мы копали под этим столбом и двух соседних с каждой стороны, но ящика не обнаружили. Теперь я думаю, что это соседский парень, еще года на три старше, подозревавший, что у нас что-то есть, подсмотрел и выкрал его. Он мог видеть, как мы его закапывали, стоя на чердаке своего дома и глядя в щель между досок в прохудившейся крыше.
Как-то мы с Нэлей сидели на уроке. Вдруг она просунула голову под парту мне на колени и улыбаясь, смотрела снизу вверх, прямо в глаза. Тут я ощутил, даже боюсь сказать, прилив нежности и первый раз за все время придвинулся к ней. Чертова девчонка сразу отодвинулась и больше не обращала на меня внимания, и мне это было неприятно. В ней уже прорезался женский инстинкт. Много позже я читал, что Данте, автор знаменитой «Боже-ственной комедии», когда ему было 12 лет, полюбил 9-летнюю девочку Беатриче, и она, по его словам, сожгла ему сердце. Он был много старше, но какая-то малая доля от этого была и здесь. Несколько дней мы не разговаривали, а потом я, как ни в чем не бывало, предложил ей вместе идти из школы домой. Она сразу согласилась. Мы шли и весело и непринужденно болтали о собаках, школе, одноклассниках. Домашние заметили нас из окошка и потом беззлобно подтрунивали надо мной в течение нескольких лет.
Нэля была назначена санитаркой в нашем классе вместе с еще двумя девочками. Была раньше и такая подробность школьного быта. На рукаве белая повязка, а на ней красными нитками вышит какой-то значок, точно не помню, но скорее всего, крестик. Они по очереди наблюдали за порядком и чистотой в классе, перед началом занятий подходили к каждому и тот должен был протянуть вперед руки, они должны были быть чисто вымыты и с коротко остриженными ногтями. Над грязнулями и неряхами подсмеивались, это было очень неприятно, и через некоторое время чистыми ходили все. Такое в ту пору существовало в начальной школе, первых четырех классах, далее, в последующих классах, подобного не замечалось, и я больше ничего про санитаров не знаю, как долго они были, возможно, и сейчас что-то похожее существует.
Когда Нэля дежурила, я протягивал к ней свои ладошки, а она смеялась и шлепала по ним своей, и проделывал это немножко чаще, чем следует.
В весенние каникулы я заболел корью и прихватил неделю после каникул. Нэля никуда не пересаживалась и никого не пускала за свою парту. Учительница с пониманием отнеслась к этой ситуации и строго пресекала дразнилки всякого рода. Милая добрая Агния Филипповна, да будет благословенна память о тебе. Во время ведения нашего класса она вышла на пенсию, но после она приняла еще один класс и довела его так же до пятого класса
Нэля едва успела закончить второй класс. Ее родители уезжали куда-то далеко, в другую область. Я переживал, образовалась какая-то пустота, никто мне не был нужен, к остальным девочкам я относился нейтрально и даже потом не учился танцевать.
Была тогда по стране такая категория людей, как старьевщики. В нашем поселке таких было несколько. Нашу улицу и соседние, если можно так сказать, обслуживал дядя Го-
ша. Он раз в неделю по субботам приезжал на скрипучей телеге и останавливался на пустыре за магазином. Вешал на росший рядом тополь весы-безмен и принимал от приходивших всякую всячину. Взрослые приходили реже, а ребятишки чего только не тащили. Ржавые ведра, мятые самовары, старые газеты и журналы, тряпье, кости, обувь и одежду даже последней степени ветхости. Все он принимал, лишь бы уместилось на телегу. И ведь все это где-то перерабатывалось и использовалось. Рассчитывался он, конечно, дешево, но зато какие привлекательные для пацанов вещи. Рыболовные поплавки и крючки с бородкой, за которые запрашивал вообще несусветно, карандаши и ручки, карманные фонарики, калейдоскопы, свистульки, воздушные шары, шарики-раскидаи, складные ножички, а для тех, кто сдал побольше, кепки, майки, школьные ранцы, а если кто очень просил, мог дать три или даже пять рублей. Для лакомок в отдельной сумке у него были сахарные петушки на палочке, конфеты и пряники.
Кроме старьевщиков, ходили по улицам точильщики. Я с ними не общался, отец у меня сам затачивал, что нужно. Было у него корытце на четырех ножках, там оси, ручки, наждак. Корытце заполняли водой, крутили ручку, наждак вращался. У точильщиков была другая конструкция, которую они таскали на плече. Установит свою штуку на трех ножках, ногой давит внизу педаль, а на уровне груди крутится точило.Точили топоры, ножи, тяпки, сечки, тесаки, серпы, железки к рубанкам. Опасные бритвы точильщик заворачивал в тряпочку и приносил их в следующий раз, там работа более тонкая.
Еще была разновидность старьевщиков – тряпичники. Это обычно были женщины, они собирали одни лишь тряпки, их они расстригали на ленты, скручивали, сматывали в клубки, а потом из этих клубков ткали половики. Из никудышных тряпок получались плотные, крепкие, даже нарядные половики.
Дружок из параллельного класса, когда уже спустя много лет, мы встретились в школе на вечере встречи, рассказал такой момент. Когда он учился в третьем или в четвертом классе, его соседа по парте вызвала учительница и предложила рассказать стихотворение, которое неделю назад им дали задание выучить наизусть. Стихотворение короткое, о природе, одноклассник надулся, со свистом набрал в грудь воздуха и зачастил без перерыва:
— Мчатся тучи вьются тучи колокольчик диньдиньдинь…
— Постой, Ваня, — остановила его учительница, — куда ты так спешишь. Ты спокойно читай, со знаками препинания.
— Со знаками препинания? Хорошо, — Ваня провел рукавом у себя под носом;
— Мчатся тучи, запятая, вьются тучи, запятая, колокольчик динь тире, динь тире да динь-тире…
У ребятишек той поры в карманах находилась куча разных предметов, своего рода джентльменский набор и каждый уважающий себя пацан старался ими обзавестись. Это прежде всего складной ножичек, были очень дешевые с жестяной ручкой, без пружины, но с лезвием вполне подходящим, им хорошо можно было вырезать удилище, сделать свистульку или очинить карандаш. Мне же брат привез из города, где учился, ножичек с двумя лезвиями.
Потом рогатка, сейчас их не видать и это очень хорошо. Порой эти рогатки причиняли взрослым неприятности. Нет-нет звенело разбитое стекло, случайно можно было попасть под удар камешка, выстрел из рогатки. При особо удачном выстреле сбивали даже ворону или голубя, а больше страдали синицы и воробьи. После недели-другой практики ребятишки стреляли очень метко, я, отстававший в этом отношении, с двадцати шагов попадал в телеграфный столб. Проблемы возникали с резиной, идущей на эти рогатки. Мы выстригали их из велосипедной камеры. Резинки из нашей камеры тянулись плохо, хороши были резинки из трофейных немецких велосипедов, их было немало в поселке, привезенных демобилизованными фронтовиками. Сыновья этих фронтовиков, мои ровесники, втихаря заменяли эти камеры на наши, прочность у них была хороша. Наши камеры были, как и сейчас, черного цвета, трофейные коричневого или красноватого. Из одной камеры можно было настричь резины рогаток на тридцать-сорок и владелец рыжей камеры чувствовал себя богачом не хуже Тома Сойера. А какие сейчас медицинские резиновые ленты. В спичечном коробке носили боезапас – 3-4 камешка для рогатки. Некоторые любители пострелять накладывали таких камешков полный карман. Нам, ребятам, жившим на станции, было проще, мы набирали подходящие камешки из щебенки на железнодорожных путях, ребята из окрестных деревень при случае брали оттуда же, но когда запас кончался, заменить их чем-то другим было не так просто. Дробили красные кирпичи, таскали из тракторной мастерской мелкие гаечки, их оттуда гоняли, я видел иногда, как в рогатку закладывали даже сухие бобы.
Далее идет фонарик. Наши фонарики были с плоской батарейкой, под ноги светили хорошо, а вдаль не очень. Много мужчин возвращалось со службы за границей, из Германии, из Австрии, где лет десять после войны стояли наши войска, они привозили своим младшим братьям и племянникам фонарики с круглыми батарейками, вот те светили далеко и узким кружком, как мы говорили, точкой. В это же время появились и китайские фонарики, красивые, надежные и добротные.
Какое-то время носили в карманах «жестки», вырезанные из старой овчины маленькие кружочки с пришитой посредине, где мех, гаечкой. Эти жестки подкидывали ногой, не давая упасть на землю, здесь тоже были свои чемпионы. Жестки эти впоследствии были заброшены как-то сразу и повсеместно.
Еще желательно было иметь увеличительное стекло. Оно редко у кого было, но их владельцы охотно давали ими попользоваться, выжечь свое имя на досках моста через речушку, где стояла плотина. Десятки имен там были выжжены. Береста загоралась меньше, чем за полминуты. Я так и не сумел им обзавестись, а сейчас у меня их не менее десятка, из разных сломавшихся детских игрушек и машинок, и никому они не нужны.
В этом году по всему поселку провели электричество. В казенных железнодорожных зданиях оно, конечно, было, но тогда я не придавал ему такого значения, а вот теперь оценил в должной мере. Помню восторг, когда под потолком загорелась лампочка, это маленькое солнце. Ребятишки быстро освоились, а пожилые люди долго удивлялись и одобряли это новшество, так облегчившее жизнь. Тетя Поля, бабушкина сестра, жившая в маленькой избушке, первое время, вместо того, чтобы щелкнуть выключателем, дула на лампочку, пытаясь ее потушить. А вскоре провели проводное радио, многие приобрели электро радиоприемники на лампах. Мощность передающих радиостанций была невелика и для лучшего приема и слышимости требовалось установить антенну и во многих дворах торчали пяти-семиметровые шесты с натянутой на них проволокой, а в самом приемнике было специальное гнездо, куда вводился штекер, припаянный к одному концу антенны прошло сколько-то лет и они стали не нужны. Радио слушали охотно, последние известия, передачи для специалистов, утреннюю зарядку, а особенно концерты по заявкам, которые передавались часто.
За потребление электроэнергии, понятное дело, надо было платить. Поначалу не было электрических счетчиков и платили за выключатели и розетки. Если в доме был один выключатель и одна розетка, платить приходилось совсем немного. В маленьких домах-малушках, которых в то время было много, этого было вполне достаточно. Но в домах побольше этого не хватало, люди быстро оценили простоту и удобство такого блага цивилизации и ставили розетки и выключатели во всех нужных местах, причем это надо было указать в каких-то особых бланках. Прошел месяц и люди, которые поставили, скажем, три розетки и четыре выключателя в комнатах, сенях и где там еще, просто за головы схватились, платить – то пришлось намного больше, там такая градация была, по нарастающей, но уж коли оформлено было, то деваться уж некуда. Люди, не поспешившие с этим, старались приспособиться по-своему, делали что-то вроде современных тройников,мастерили переноски, удлинители, потайные розетки устраивали даже в подполье или на улице. Ходили участковые инспекторы, существовала специальная служба, проверяли подозрительных, с некоторыми, как везде и во все времена, можно было договориться. Года полтора-два существовала такая морока, затем производство счетчиков увеличилось, с ними плата при нормальном потреблении увеличилась ненамного. Обязали иметь счетчики даже владельцев маленьких избушек, платить некоторые стали меньше, тратиться надо было только на счетчик и его установку. Но ведь это один только раз.
В первые годы после этого существовали предохранители на ближних к дому столбах. Это вызывало неудобства, если перегорела пробка в счетчике, ее легко можно было заменить. А если это не помогало, то приходилось вызывать монтера, он залазил на столб и устранял неисправность, какую-то сумму приходилось платить. Потом от этой практики отказались. Была и такая мелкая подробность своего времени. А так очень удобно. Выдали книжечки, раз в месяц заполняли в клеточках цифры, сейчас заполняем бланки. Цена за киловатт-час была небольшой, да и сейчас вполне приемлема.
Это было первым удобством, появление электричества в доме, но долгое время оно было и единственным, есть, пожалуй, в некоторых местах семьи, у которых газ, вода, телефон и все такое прочее и сейчас отсутствуют. До этого в качестве освещения применяли керосиновые лампы, свечи, а в одном месте, я уже описал, самодельную конструкцию, где горели тоненькие, короткие лучинки.
С другой стороны, все очень быстро привыкли к такому замечательному удобству и стали от него уже зависеть. Если в результате какой-то неисправности свет погасал, мы чу-вствовали себя просто неловко, это ощущение знакомо и потомкам, живущим через шестьдесят лет.
На тот момент в поселке было одно-единственное здание, имевшее центральное отопление, это новая двухэтажная школа. Все остальные дома, здания и помещения имели печи, которые отапливались дровами или углем. Конечно, школа тоже применяла уголь в качестве отопления, но там это делала организация, а всем остальным приходилось заниматься этим самим. В каждом доме заготовке дров придавалось очень серьезное значение, холода у нас продолжаются до полугода.
Надо отдать должное тогдашним работникам райтопов, лесничеств и вообще причастных к этому ведомств. Каждому обратившемуся туда, а ведь таких было много сотен, они выписывали билет в различные деляны, предназначенные для вырубки участки в лесу. Немалую площадь занимают леса в нашем и соседних районах, поскольку всегда и всем дров хватало.
Как-то мы с отцом поехали на дроворуб. Дело было в конце августа. Большая бортовая машина,на заготовку дров ехали обычно парами, вот и в кузове расположилось шесть пар, мы с отцом и его сослуживцы со своими помощниками, у троих жены, у одного брат, а еще у одного паренек года на два меня постарше. Поклажа тоже занимала немало места, у каждого пила, топоры, кое-какой инструмент, продукты.
Было, наверное, около девяти утра, когда все собрались, и машина тронулась с места. Место, куда мы ехали, располагалось в соседнем районе, находилось побольше чем в тридцати километрах от нашего поселка и называлось оно «Гривы», впрочем, сейчас я в этом точно не уверен, возможно, что как-то по-другому. Ехать было неудобно, неровная дорога, и так плохая, совсем испортилась после недавних дождей, ехали медленно, все время трясло и раза три-четыре приходилось останавливаться на десяток минут, чтобы оправиться и размяться. Часа три понадобилось, чтобы преодолеть в общем-то такое небольшое для машины расстояние.
Вот свернули с основной дороги и поехали по заросшей травяной. Леса по сторонам между тем становились все выше и гуще и машина остановилась на краю одного такого леса, за которым начиналась просторная, до горизонта, поляна. Из кабины вылез шофер и лесник, который ехал с ним в кабине. После небольшого перекура он каждого хозяина подводил к группе деревьев, высоких старых берез, указывал деревья, которые можно было срубить и отмечал все это в старой, потрепанной общей тетради. Вот и меня с отцом он подвел к определенному нам участку, пометил десяток деревьев, бормоча при этом — вот здесь с кубик наберется, а вот здесь все полтора будет. Вот эти рубите. — Так и принято было в разговорах заявлять: — срубить столько-то деревьев, хотя каждому понятно, не очень-то срубишь дерево в обхват и пошире, их спиливали, но говорили именно так. Лесник распределил участки в отдалении друг от друга, чтобы не беспокоиться насчет соседей, напомнил правила и технику безопасности, а потом подходил время от времени ко всем работающим и наблюдал за порядком.
Нам достался участок на самом краю леса, с таким расчетом, чтобы падающие деревья клонились в сторону поляны и даже какой-то частью лежали на ней. Мужики все были опытные, не раз ездили на такого рода мероприятия, и лесник с шофером вскоре удалились, разожгли на полянке костер и занялись делами более приятными.
Количество деревьев, подлежащих рубке, у всех разнилось. Оно и понятно, дома разного размера, бани, летние кухни, кое-кто намеревался заготовить побольше впрок. Вот мы подошли ко крайней в нашем ряду березе, встали на колени с двух сторон, сантиметрах в двадцати от земли и принялись пилить. Я держался за ручку левой рукой и поначалу было очень неловко, но постепенно я приспособился. Когда мы пропилили две трети толщины дерева, пилу стало зажимать. Легкий ветерок покачивал деревья, отец в прорезь вставил узкий деревянный клин и, следя за покачиваниями ствола, забивал его в щель поглубже. Прорез расширился, пилу зажимать перестало, и когда осталось пропилить всего несколько сантиметров, береза начала неудержимо клониться в сторону поляны. — В сторону отсюда! — закричал отец, и мы отскочили на несколько шагов назад. С треском и скрипом береза обрушилась на поляну. Потом мы обрубали сучки, кое-что выбрали из наиболее толстых веток, отец отошел перекурить с мужиками, а потом мы приступили к следующей березе.
Четыре березы мы успели спилить, все они были немного поменьше обхвата, на некоторых внизу было изобилие толстых веток и они были заметно ниже остальных, у которых ветки толщиной с руку и потоньше начинались от середины ствола. С такими возни было поменьше. Затем всех созвали на большой общий обед. Мы сидели вокруг двух разведенных костров и с большим аппетитом уплетали привезенное с собой. Мужики выпили водки стопки по три, завели разговоры, а Сережа, старший парень, позвал меня в лес на предмет поиска грибов. Редко, но грибы встречались, за полчаса мы собрали с полведра обабков, опят и подосиновиков, все их мы отдали женщине, собиравшей в другой стороне.
До вечера мы с отцом спилили еще четыре березы. Шофер уехал, забрав большую часть компании, которая справилась со своей работой, остались мы с отцом и его сослуживец Иван, тот, который приехал с братом, им надо было напилить больше других. Шофер должен был приехать на другой день к обеду и привезти еще группу дроворубов.
Перед сном между двух разведенных кострищ устроили еще одно, на протяжении этой полосы повдоль с двух сторон, в метре от костров, забили колья с рогульками на высоту так же около метра, а на колья положили длинную жердочку. К этим жердочкам с другой стороны прислонили кучу веток, так что получилось что-то вроде наклонной стенки. От этих стенок тепло костра отражалось внутрь и нам удалось вполне прилично выспаться на постели из тонких веток, травы и листьев.
Утром мы встали и допилили две оставшиеся березы. Потом очищенные от сучьев деревья мы распилили на двухметровые отрезки и сложили их в штабель. На каждом отрезке с торца отец угольком обозначил свои инициалы. Позже, когда дрова развозили по домам, с хозяином одного штабеля произошла любопытная история. Бревна в его штабеле размечала жена, почерк у нее был печатный, совсем как штамп, и подходящие инициалы – МПС – не могу сейчас вспомнить, как ее звали на самом деле, пусть будет Мартынова Пелагея Семеновна. При погрузке этих дров присутствовал другой лесник и поначалу он никак не отдавал этот штабель. — Видишь, — говорил он, — это не ваши дрова, а железнодорожников, ясно указано – Министерство Путей Сообщения, и по трафарету писано. Хорошо, что жена Мартынова, Пелагея, находилась там же и продемонстрировала недоверчивому леснику свое печатное искусство. А мы с отцом напилили тогда около пятнадцати кубометров дров, чего хватило больше, чем на год.
Когда мы возвращались домой, один мужик застучал по кабине. Шофер остановился, не раз стучали ему пассажиры, у которых вдруг возникла потребность. По прошествии некоторого времени мужик вышел из леса и позвал посмотреть то, что он обнаружил. Я слез тоже и вместе с другими любопытными увидел, что шагах в тридцати от дороги, за двумя большими сросшимися березами стоял прислоненный к ним мотоцикл, заваленный ветками. Мотоцикл маленький, двухместный, были тогда смешные на наш современный взгляд мотоциклы, мощностью всего в четыре с половиной силы. В бачке не было бензина. После некоторых колебаний и разговоров мотоцикл этот решили оставить на месте, но сообщили об этом в милицию. Там передали это дело дружинникам, и их с неделю возили на место, выделили палатку, снабжали продуктами, ездили по очереди, по два человека. Палатку от берез было не видно, парни не шумели, но за неделю никто не обнаружился и мотоцикл привезли в поселок. Никто так им и не поинтересовался, слышал потом, что начальник нашего милицейского участка забрал его себе, отремонтировал и куда-то девал.
Как здорово умели свистеть некоторые ребята. Остальные, у которых этого не получалось, завидовали им просто жестоко. Я, например, как ни старался, так и не мог освоить это искусство. Даже губы потом болели после неудачных упражнений. Лишь спустя какое-то время я научился сводить губы трубочкой и высвистывать различные мелодии. А вот Леха, который учил меня курить, мог свистеть по-всякому. Он подносил к губам согнутый указательный палец, соединенные колечком средний и большой палец правой руки, засовывал в рот два пальца или даже четыре и свистел просто оглушительно. Даже некоторые родители уважительно его выслушивали и признавались, что они в свое время так не могли. Иногда по свисту догадывались, кто на самом деле такое проделывает. Вообще, свист в нашей ребячьей жизни имел какое-то, пусть и небольшое значение. Свистульку из тальникового прута мог вырезать каждый, а можно было, зажав особым образом между большими пальцами рук лист осоки или очень тонкую полоску бересты, произвести довольно приличный свист. Существовали и другие способы.
