Призвали меня на службу в сентябре 1964-года. Служили тогда три года, на флоте четыре и на службу призывали в девятнадцать лет, так что после окончания школы каждый призывник уже успел где-то поработать, где-то побывать и не был совсем уж наивным. Полный эшелон новобранцев сначала привезли в Новосибирск, а оттуда на машинах за несколько десятков километров в полевой гарнизон, который располагался недалеко от села Ярково. Мы там около полутора месяцев проходили курс молодого бойца на танковом полигоне. Жили в брезентовых палатках по девять человек в каждой. Палатки стояли ровно и составляли несколько улиц. Режим для нас установили усиленный, свободного времени был только один час после ужина, еле успевали написать письмо,подшить подворотничок и почистить сапоги. Обмундирование на время прохождения этого курса нам выдали б/у второй, а то и третьей степени, чисто выстиранные прожженные гимнастерки, дырявые сапоги с целыми,правда,подошвами,брезентовые ремни и все такое прочее.Все новое нам выдали после принятия присяги, когда мы закончили этот курс и ожидали распре-деления кого куда..
Строгости были большие, нельзя было, например, курить в палатке, проверяющий сержант нюхал все углы и как-то в нашей палатке поймал одного парня за этим занятием. Нас, все девять человек, построили, дали в руки лопаты и повели недалеко за территорию подразделения. Там была целая куча насыпанных курганчиков. Вскорости мы узнали,что это такое.
Сержант тщательно складным метром отмерил на местности квадрат два на два метра, очертил его и предложил углубиться в землю на такое же расстояние. Деваться было некуда и мы принялись за эту дурацкую работу. Далеко он не отходил и хорошо делал, а то провинившемуся досталось бы, как говорится, на орехи. Место это было выбрано с умыслом, твердая глина, пересыпанная мелкими камешками, более полдня мы там мучились, наконец прикинули, что вроде хватит и позвали сержанта. Тот спрыгнул в яму, из которой мы вынули два на два на два, задачка для первоклассников, восемь кубометров грунта, и приложил свой метр к самому низкому углу. — Нет, парни, ещё десять сантиметров не хватает. Тут кто-то не сдержался и двинул по скуле несчастного курильщика. — А вот это ты зря, — заметил сержант, послал всех в палатку и чтоб мы оттуда никуда, а драчуна отправил в яму докапывать недостающее.
Не прошло, наверное, часа, когда явился сержант, за ним шел наш сослуживец и нес в руке старую, донельзя изодранную плащ-палатку. Под мудрым руководством сержанта ее расстелили, сержант вынул из кармана окурок злополучной сигареты и положил его на грязный брезент. Четыре солдата взялись за углы отслужившей свое плащ-палатки и понесли ее к выкопанной яме,остальные за ними. Запели песню, которую на строевых занятиях пела наша палатка, «Соловей-соловей, пташечка», собралась куча зевак из уже служивших солдат, хохотали и подсвистывали. Почему-то это не воспринималось, как оскорбление, а скорее, как и для всех остальных, развлечение. Нагрузки не были чрезмерными, питались, хоть и не очень вкусно, но вполне нормально,сон у всех был крепок, даже не ворочались на набитых соломой матрасах.
Подошли к яме, сержант произнес что-то складное, давно придуманное, бросили тряпку с окурком в яму и зарыли ее, получился бугор чуть не в метр высотой. Этих ям наш призыв выкопал штук пять, эту бы работу да на что-нибудь более полезное.
Пришла предварительная разнарядка и многие узнали, где им придется служить. Я, например, попадал в Москву, парадные войска. При моем росте и комплекции никто меня шагать по Красной площади и стоять у Мавзолея не допустил бы, но там и такие были нужны, для работ на кухне и несения нарядов и службы в пределах части. К Москве я в ту пору относился трепетно и думал,что побываю и в Третьяковке, и на Ленинских горах, на ВДНХ, и вообще везде. Тут начали прибывать заинтересованные представители из действующих частей, их называли «покупатели», смотрели личные дела призванных и по возможности, отбирали их по специальности. Так и в случае со мной, уточнили,что я окончил геологоразведочное училище и некоторое время работал по избранной профессии, геодезистом, и удовлетворили заявку топографической части, которая располагалась на территории ГДР.
Я да же был немного разочарован, но солдаты, служащие на полигоне, отзывались о службе за границей едва ли не с придыханием, рассказывали о своих знакомых, служивших там, и их впечатления. «Считай, что тебе повезло», — таково было их общее мнение. Примерно один из десяти из нашего эшелона попадал на службу за границей, большинство в ГДР, в том числе восемь ребят из нашей палатки и сколько-то там человек в Польшу.
В один из последних вечеров перед отъездом к нашей палатке подошли человек пять из старослужащих в этой части, хотели сделать нам «отходную» присягу. Мы уже слышали об этом, по голой заднице наносилось от трех до десяти ударов тяжелой оловянной ложкой, которая сохранялась здесь еще с довоенного времени, а сколько кому ударов, решал суд из этих же старослужащих. В большинстве палаток им удалось это сделать, но в нашей, как и в некоторых других, им вышел облом. У нас как раз шел задушевный разговор, вспоминали о сокровенном и такое грубое вмешательство никак не соответствовало настроению. Мы предложили им убраться подальше, и чем скорее,тем лучше, а то эта ложка походит по их задницам до тех пор, пока из находящегося рядом отверстия что-нибудь появится. «Старики» были очень возмущены таким отпором и пообещали,что завтра придут толпой, но больше их нигде не было видно.
И вот нас переодели в новое обмундирование, привезли в Новосибирск, посадили в пассажирский состав и повезли к месту основной службы, в ГСВГ, Группу советских войск в Германии. Шла уже вторая половина октября и было уже заметно прохладно. В общих вагонах нас разместили по девять человек в одном отсеке, столько же, как и в палатке, но там было просторнее. Места делились жеребьевкой и мне досталась плоская полка для багажа под самым потолком.
Поезд шел вне графика, пропускал идущие по расписанию поезда и к западной границе в Брест пришел где-то через две недели. Установился своеобразный быт, кормили два раза в день, по графику водили в вагон-ресторан, специально оборудованный, попроще и едоков там размещалось больше, чем в обычном, раза в два.
По поездному радио объявляли, чтобы в командирский вагон приходили желающие и показывали, кто на что способен, таких нашлось немало, потом даже заявки принимали.
Парни пели песни и частушки, играли на гитаре и аккордеоне, читали стихи, декламировали и даже ставили небольшие сценки.
Я надеялся, что от Омска нас повезут северной дорогой и я увижу свою станцию и, возможно, даже знакомых, но поезд пошел южной веткой,через Курган и пришлось только посожалеть.
Спустя сутки проезжали Златоуст. Выпавший вчера снег был уже черным, а в отдалении и до горизонта торчали высокие трубы с густо идущим дымом. Дымы виднелись самого разного цвета, я такого никогда больше не видел, были красные, оранжевые, зеленые, синие и самых разных оттенков и художник, имея возможность использовать эти цвета, подобрал бы для своей картины любой колорит.
Москву в этот раз повидать не удалось. Ребята, бывавшие там, рассказывали всяческие чудеса. Я здорово волновался, когда приближались к ней, но поезд снова прошел южнее.
И вот Брест, граница, дальше уже чужие страны. Я не бывал на Западе дальше Тюмени, а тут сразу такой рекорд, и это еще не предел. Нас выгрузили на перроне, более семисот человек, набежала масса торговок, предлагала в основном яблоки, умопомрачительно дешевые, 3 копейки за килограмм, как за три коробка спичек, а если берешь ведро целиком,то за 20 копеек. В наших краях в ту пору средняя цена на них составляла от двух до трех рублей, к тому же яблоки нам предлагали свежесорванные. Туда, куда мы ехали, наши деньги были не нужны, да много их и не осталось ни у кого и здесь мы от них избавились. Были и другие фрукты и ягоды,чуть подороже, им тоже воздали должное.
Здесь было еще тепло. Мы уже успели понюхать уральский морозец и словно вернулись в благостный сентябрь. Листва окрестных деревьев была еще почти вся зеленая, многие деревья я видел в первый раз, липы, каштаны, дубы, не растут они в Сибири.
Наш состав оттянули назад. Дали команду, мы построились и перешли через несколько путей к железнодорожной колее, заметно уже обычной. Туда вскоре подали состав и мы после переклички погрузились в небольшие двухосные товарные вагоны, по сорок человек в каждом. Присутствовали польские пограничники в своей форме, некоторые из них держали на поводке собак в наморднике.
Уже стемнело, когда состав тронулся и малой скоростью потащил нас по соседней стране. Поезд шел и шел, двухэтажные нары по обе стороны от прохода были заполнены, к утру многие стали томиться, наружные двери были закрыты, оставалась сантиметровая щель, из которой постоянно лилась струя. Нетерпение стало прямо-таки жгучим.
Мы ехали уже более полусуток, а в окна и щели не было видно никаких станций и деревень. Поезд шел медленно, вагоны качались и подпрыгивали.
Наконец поезд остановился, вот радость-то. Из переднего вагона выскочили сопровождающие и побежали с двух сторон вдоль состава, откидывая дверные накладки и сдвигая двери в стороны. Состав стоял посредине огромного открытого кладбища со множеством высоких надгробий, увенчанных четырехконечным крестом. Ребята выпрыгивали из вагонов, на ходу снимая ремни и присаживаясь к этим надгробиям с четырех сторон.
Шпалы просто лежали на земле, на них накладки и рельсы, прихваченные двумя костылями, собиралась и снималась такая дорога за несколько часов, в любом пустом равнинном месте, а тащил нас паровозик маленький, необычных очертаний, какой-то прямо игрушечный, но с толстой длинной трубой и басовитым гудком.
Наконец подъехали к маленькому железнодорожному разъезду. Там стоял пассажирский состав с вагонами уже не нашего производства. Произвели очередную перекличку и погрузились в этот состав, немного проехали, пересекли неширокую речку и остановились уже на германской территории, городе Франкфурт на Одере, небольшом окружном центре. На территории ФРГ также имеется город Франкфурт, большой миллионный город, тоже на реке, можно назвать его Франкфурт на Майне.
Несколько дней мы провели на пересыльном пункте, из разных частей приезжали так называемые «покупатели» и отбирали для службы в своих частях подходящих, немного разбирающихся в специфике той или иной службы ребят. Я, как геодезист, попал в топографическую часть, которая располагалась как раз в этом самом Франкфурте. Там я даже встретился с выпускником нашего училища, который окончил его в прошлом году и прослужил к этому времени один год. Парень был откуда-то из соседнего с Тюменским района.
Видел я спортивных ребят, скрывавших до этого свои таланты. В спортроту отбирали ребят, способных сделать стойку на одной руке или же тех, кто мог, взявшись руками над головой за шведскую стенку, поднять к рукам, упираясь в стенку только плечами, ноги, не сгибая их в коленях. Это действительно очень трудный элемент, впоследствии эти парни не стояли с автоматами на постах, а поддерживали честь нашего армейского спорта, легкой такую службу не назовешь, они истязали себя на тренировках, выступали на различных соревнованиях, чемпионатах дружественных армий, многие стали мастерами спорта, а несколько человек попали и в олимпийские сборные.
И вот меня с несколькими десятками будущих сослуживцев подвезли к воротам части, где нам предстояло провести три года. Раньше, в свое время там стояли танкисты Гудериана. Добротные четырехэтажные здания из красного кирпича, с мансардой и чердаком. Вся прилегающая территория, подходы и подъезды ко всем домам, гаражам и складам покрыта ровной, гладкой брусчаткой, рядами стояли аллеи, там росли липы, каштаны, молодые дубки и пирамидальные тополя.
Наконец мы на месте, около двух недель молодое пополнение составляло отдельную роту, нас вводили в курс дела, знакомили с расположением части, где что находится и как охраняется, показывали боксы, в которых находилась техника, стадион, спортивный городок, полосу препятствий, караульное помещение, различные склады и подсобные помещения, не забывая при этом гонять, как следует, на физзарядке и с первого дня вошедших в расписание тактических занятиях.
Мы уже хорошо знали место своей службы и вот нас распределили по штатным подразделениям на освободившиеся места. Воинов, отслуживших три года, демобилизовали, в нашей роте до Нового года оставались два таких ветерана, им, детдомовцам, ехать было некуда и командир части разрешил остаться в части до предельного срока, чтобы они подумали, сориентировались и куда-нибудь определились. В ту пору решить такой вопрос было очень просто остаться на сверхсрочную, один из них, ефрейтор Шинкарев, так и сделал, уговорили его. Второй же на это не согласился и уехал 30-го декабря.
А как вольготно жили они последние два месяца. Спали до обеда, ходили, где хотели, в столовую только ходили по расписанию, вне строя, конечно. Старшина наш ворчал, переселил их в каптерку, чтобы они своим видом не разлагали нас, молодых.
Второй же солдат, Субботин по фамилии, был истопником при библиотеке, имевшейся в части. Библиотека эта располагалась пониже чердака, в мансарде, парового отопления там не было, а стояла в углу приличных размеров обложенная кафелем печка. Последнее время он справлялся со своим делом кое-как, и за месяц до его отъезда стал вопрос, кого же этим истопником поставить.
Вечером следующего дня стояли мы в строю в коридоре, указания, разводы, последний вопрос — кто желает быть истопником? Ребята просто прыгали, выскакивали из строя — я, я, я хочу, все тянули руки вверх, кроме нас, там начинали служить и второй, и третий год. Шум, гвалт, суматоха. Я стоял спокойно, не дергался, не думал, что мне что-то светит. Оказалось, что спокоен был только я один. Старшина ходил вдоль строя, морщился из-за беспорядка и вдруг заметил невзрачного солдатика, который не проявлял к происходящему никакого интереса. — Смирно, -рявкнул он, — когда все более-менее успокоились, он проговорил, обращаясь ко мне, — а ты что, не хочешь, что ли?
— Почему не хочу, товарищ старшина, только здесь есть, наверное, более заслуженные.
— Так, тихо все, истопником будет рядовой Зятьков.
Я уже немного успел заявить о себе, на политзанятиях подробно раскрывал тему, отвечал на вопросы, касавшиеся литературы или истории, делился интересными фактами, и таким образом общественное мнение было как бы подготовлено и мое назначение всех удовлетворило.
Подъем у нас по расписанию был в шесть часов, построение на завтрак — в восемь. От зарядки меня не освобождали, а в шесть двадцать до восьми я занимался в библиотеке. Для всех остальных был тренаж, утренний осмотр, еще что-то, а я бежал на горку под навес, где был складирован уголь в брикетах, набирал два больших ведра и поднимался с ними в мансарду на пятый этаж, растапливал печку, подметал и выносил мусор, осваивался и успевал попозже с полчасика почитать. Старшина по свойственной не ему, а его службе вредности пытался меня иногда поймать на бездельи и сократить мое утреннее пребывание в библиотеке, но я был начеку, слышал хорошо и, войдя, старшина всегда заставал меня со шваброй или совком.
Библиотека была не такая уж маленькая, в двадцать две тысячи томов, и это только книги. Журналов же и газет было несчетное количество, все центральные издания, газеты были еще украинские, казахские, южных республик, но только на русском языке, а на своем лишь дублировалось заглавие шрифтом помельче. Стояло столов десятка два с четырьмя стульями за каждым, иногда там проводились ротные собрания.
Не только солдаты посещали эту библиотеку. Сверхсрочники, жены и дети офицеров, тех же сверхсрочнослужащих были постоянными посетителями, а вот офицеры туда не ходили. Для них работала центральная гарнизонная библиотека. Я был там несколько раз, занимала она половину этажа огромного здания, книг там было до полумиллиона, много на других языках, а в некоторые залы вход был только по пропускам.
Уголь был бурый, потом я такой нигде не встречал, горел плохо, сожжешь три ведра такого угля и выносишь ведро золы. Зато какие аккуратные брикеты и на каждом брикете с одной стороны штамп вроде тех, какие видишь на огнеупорных кирпичах.
В октябре этого года, как известно, Никиту Сергеевича освободили со всех постов и отправили на пенсию. В общем-то никто по этому поводу не переживал, надоел он уже со сво-ими реформами и дерганиями. Через несколько дней, как я приступил к обязанностям истопника, сидел я у печки и шевелил кочергой. Открылась дверь, вошел незнакомый старший лейтенант, из особого отдела, как выяснилось впоследствии, поздоровался, предложил сесть за стол.
— Ты тут постоянно, вместо Субботина, — спросил он. Я ответил утвердительно.
-Тогда слушай. Есть здесь труды Никиты Сергеевича?
— Да,конечно, — я достал синий, кажется, том собрания сочинений, которые мы с библиотекаршей успели убрать за картонную перегородку, где хранилось невостребованное. Томов пятнадцать или семнадцать успели издать.
-Так, а это печка, каждое утро топишь?
Я снова кивнул. — Делай так, — он оторвал у книги корочки, сунул их в печку, потом растребушил середину, сунул туда же. — Каждый день по книжечке-другой, брошюрки разные просмотри-проверь, чтобы ничего не осталось и не разговаривай ни с кем про это дело. Бывай.
Каждую осень библиотекарша, жена подполковника из штаба, уезжала в отпуск на родину, в Калининград. В первый раз вместо нее поставили жену какого-то офицера, она все время занималась своими делами, часто ее не было на месте, поставили другую, было то же самое, к тому же о литературе у них представление было слабое и в конце концов библиотекаря стал заменять я, только работала библиотека не с девяти утра, как обычно, а с трех часов пополудни до восьми, только после обеда меня отпускали. Как потом рассказывала библиотекарша, когда истопником ставили Субботина, вначале была такая же история, а в последующие годы замену уже не искали и примерно месяц я работал, как настоящий библиотекарь, заполнял карточки и формуляры, принимал поступления и несколько раз с помощью замполита проводил различные конференции.
В последний месяц нахождения в части дембель Субботин, бывший истопник, не раз заходил ко мне и вообще в библиотеку. Как я понял, ему стало интересно общаться со мной и в последние три-четыре встречи мы подолгу разговаривали. Особенно он вспоминал первые месяцы своей службы. В то время во всех частях было состояние повышенной боевой готовности, спали полуодетыми, посты были удвоены, а все снаряжение и автомат с примкнутым магазином находились под кроватью.
Тогда, в 1961-м году обстановка была и в самом деле очень напряженная, провокации на Кубе, высадка наемников, в октябре 1962-го года разразился так называемый Карибский кризис. Но это происходило год спустя, тогда же в разгаре был Берлинский кризис.Сейчас об этом событии известно много, постоянно печатаются новые статьи и исследования, но тут рассказывал современник и очевидец этих событий.
Конечно, самое серьезное и угрожающее начало происходить на Кубе, но тогда первое место по напряженности в то время занимала, безусловно, Германия, особенно линия, разделявшая в Берлине сферы влияния Советского Союза и Запада. Создалась какая-то ненормальная, противоестественная ситуация, в суверенной вроде бы стране, столица ее была разделена на две несогласующиеся между собой половины — Западный Берлин официально имел особый статус не то вольного города, не то независимого геополитического образования. По идее он должен быть демилитаризован и независим, но фактически территориально и политически принадлежал ФРГ, такое положение создалось сразу после окончания войны.
Бывшие союзники, в отличие от открытия второго фронта, здесь подсуетились очень быстро, и такое положение, для нас хуже любой занозы, существовало вплоть до развала страны Горбачевым и ельцинского дирижирования. То-то как удобно было в центре страны и вообще противо-положного лагеря иметь такой форпост, откуда велась разведывательная, подрывная и прочая деятельность против стран социализма, а особенно против ГДР и СССР.
Для нас, солдат, прибывших сюда из разных концов страны, жизнь в ГДР казалась чуть ли не сказкой, так намного выше был их уровень жизни. Прекрасные дороги, наполненность магазинов, добротная и просто шикарная одежда на всех, немалое количество автомобилей. Наша часть была топографической, мы составляли и уточняли карты, поэтому ездили по всей стране и видели жизнь народа полнее и глубже, чем,к примеру, танкисты или артиллеристы, сидящие в своих городках и лишь время от времени выезжающих на ученья.
Мне несколько раз довелось во время летних командировок заходить в их дома и квартиры, с целью что-то узнать или спросить, поскольку я знал несколько сотен немецких слов.
Даже спустя пятьдесят лет у меня, например, и у большинства моих знакомых нет того, что было у них в то время. Кухонный комбайн и посудомоечная машина, не считая всего остального, что только можно назвать, были в каждой семье, жилье молодоженам предоставляли сразу, причем не голые стены, а с мебелью и обстановкой.
Тем не менее многие были недовольны и старались при удобном случае сбежать к своим соседям, в ФРГ уровень жизни был еще выше и разница была заметной. Не совсем понятно, почему так получалось, ведь народ один и стремление к порядку и дисциплине у них, можно сказать, в крови. Можно предположить, что без всемерной поддержки Соединенных Штатов западные немцы вряд ли бы намного обогнали своих соотечественников. Да, существовало такое. Перейти сухопутную границу гражданским лицам было трудно, почти невозможно, поэтому желающие сбежать старались сделать это в Берлине. До какого-то момента осуществить такое было хотя и сложно, но при определенной доле везения, вполне доступно. Много народу уходило, и всех там принимали, мощная пропаганда также оказывала свое действие. Сбегали военнослужащие, за все время более 11 000, окончившие школу и студенты. Особенно досадно, даже нечестно было то, что в ГДР они получали бесплатное образование, а затем сбегали, поскольку на Западе платили больше. Возможно, и не нужны там были все перебежчики, но в пику Советам на это шли.
Зато люди пожилые, для них проход вроде не был ограничен, охотнее переходили в ГДР, там их социальная защищенность была выше. Не пускать их в пропагандистском плане в тогдашней политической обстановке было как-то не с руки и на Западе этим беззастенчиво пользовались. То-то им было хорошо, приобретать образованную молодежь и избавляться от забот по содержанию пенсионеров.
Понятное дело, с такими явлениями следовало бороться, и начиная с лета 1961-го года в Берлине была воздвигнута стена, разделяющая Восточный Берлин от Западного. Она росла и достраивалась еще полтора десятка лет и достигла полуторастакилометровой длины, в том числе по городу сорок три километра. В некоторых местах были устроены шлагбаумы, их с расстояния сносили автомобили, владельцы которых соглашались с ее потерей, лишь бы оказаться на Западе. Позже подъезды к шлагбаумам были огорожены и стали представлять собой зигзаг. Вряд ли такое решение было самым благоразумным, но количество побегов сократилось. Недовольство Запада по этому поводу было очень велико, в дополнение к тому имел место еще ряд серьезных противоречий и обстоятельств, разразился Берлинский кризис.
В один из дней, который прекрасным никак не назовешь, восточные жители Берлина, живущие около центрального шлагбаума, были разбужены ревом моторов. Американские танки подъехали к шлагбауму очень близко со своей стороны. Сколько их было, возможно и известно в тогдашних сводках, такое же количество подошло и с другой стороны. Американский полковник приказал количество танков удвоить, в ответ их подошло больше в четыре раза. Среди танкистов были и земляки Субботина, и даже его школьный приятель, уже прослужившие год-другой, время от времени им удавалось встретиться.
За этим противостоянием наблюдали и журналисты, некоторые из них оставили подробные описания такого неординарного события, причем с западной стороны почти все с заметным неудовольствием отмечали, что русские парни просто рвались в бой и выглядели уверенно и решительно, между тем, как у американцев такого не наблюдалось, чувствовалась осторожность и пассивность.
Но боевая стычка была никому не нужна. Сколько-то времени стояли с заведенными моторами, потом американцы осторожно отъехали назад на один метр. Незамедлительно так же поступил и противник. Американцы отступили на соседнюю улицу, наши поступили точно таким же образом, и боевая техника двинулась в места дислокации.
Рассказывал Субботин и о трагических событиях, произошедших два года назад в городе Новочеркасске, расположенном в Ростовской области. Я уже много знал об этом. Летом 1962-го года были повышены цены на мясо-молочные продукты в среднем на 30 процентов. При этом в газетах и по радио утверждали,что это «временно».Такая мера вызвала в народе очень большое раздражение и недовольство. Ясное дело, основания для такого решения должны быть очень и очень серьезными, все еще помнили ежегодное снижение цен при Сталине. Скорее всего, в слишком уж большой упадок пришло сельское хозяйство, подорванное неумелыми и непоследовательными хрущевскими реформами. И его еще в конце карьеры предлагали оставить министром сельского хозяйства!
У людей тогда мысли просто раздваивались – как же так, полгода всего прошло, как приняли программу с ее утверждением, что мы прямой дорогой идем к коммунизму с его изобилием, бесплатный хлеб в столовых, а тут вдруг такая неожиданность. В глубине души многие осознавали, что для выполнения этой программы нет у нас ни сил, ни возможностей, но все-таки… А вдруг? Может, наши власти имеют возможность сотворить что-то такое? А вот тебе шиш без масла.
Большие тогда волнения прошли в стране, особенно в ее европейской части, митинги, забастовки. Были у меня там, в армии, друзья из Мелитополя, Николаева, других мест, много рассказывали. Там волнения удалось предотвратить без особых репрессий. А вот в Новочеркасске все эти протесты были выражены особенно ярко.
Служил в нашей роте вместе с Субботиным один парень, демобилизовался годом раньше, звали его Николаем. Так вот, у этого Николая родной дядя, брат его матери, жил и работал в этом самом Новочеркасске. Да и сам Николай с матерью и младшим братом жил где-то близко, в пригороде. В Новочеркасске же был большой электровозостроительный завод, где этот дядя работал сварщиком, Николай же осенью того года был там на побывке, в армейском отпуске, и естественно, все это время с дядей не расставался.
Возможно, события там не приняли такой оборот, если бы не состыковались два таких момента, как раз вместе с повышением цен, на заводе в то же время в очередной раз срезали расценки за выполняемую работу. Когда же обратились к директору с вопросом, как в таком случае жить, тот сглупил просто ужасно, не может нормальный человек так сказать.
Директор заявил что-то вроде того, ничего страшного, ели вы пирожки с мясом, теперь будете лопать их с картошкой. Для накаленной толпы это было уже слишком: — ах, они еще и издеваются! Тут же, затруднительно сказать, кстати иль некстати, на площади остановили обкомовскую машину, осмотрели, что в ней. Везли в ней для слуг народа колбасы, ветчину, напитки, икру и много всего такого. Шофера выбросили из машины, перевернули ее вверх колесами и по асфальту толкали до здания районной администрации. Милиция и находившийся в городе гарнизон в общем и целом с пониманием отнеслись к протестовавшим и первый день прошел без жертв, хотя стычки были. Дядя рассказывал Николаю, что первый секретарь области, по-нынешнему глава администрации или губернатор, не решился встретиться с забастовщиками, а увещевал их с вертолета, летавшего над площадью. На второй же день меры были приняты решительные, пригнали несколько дивизий, причем часть из них с Кавказа, осетины, дагестанцы, другие жители гор,т е были настроены более круто, была стрельба, жертвы, несколько офицеров, из русских, застрелилось, но не отдали требуемых от них приказов стрелять в народ. Восстание подавили, суд, расстрелы, сейчас об этом узнать можно свободно, тогда же скрывали, но основную подоплеку знали все, те же, что жили подальше, не думали и не знали, что так уж трагично все завершилось.
