Служил вместе со мной парень из Украины, вообще было много украинцев, и все хорошие, веселые ребята, хочется думать, что нынешняя дурь в этой стране рано или поздно пройдет, но во всяком случае она продлится еще не один год.
***
Так вот, этот парень, рядовой Володя Буякевич, обладал одним свойством, о котором мне раньше ни читать, ни слышать не приходилось. У него глаза шевелились автономно, каждый сам по себе. Он мог вращать их в разные стороны, водить одним сверху вниз, а другим наоборот, мог и по сторонам. Кажется, у грудных детей замечается такое, но в процессе взросления такое свойство, как правило, утрачивается, и взрослый человек может лишь сводить глаза к переносице. Володя замечал такое за собой с самого раннего возраста и как-то непроизвольно постоянно этим занимался, удивлял всех знакомых в школе, на улице и дома.
У него хватило соображения сдерживать себя во время призыва и позже, но после недолгого пребывания в части, когда обстановка стабилизировалась и все стало ясно и понятно, Володя снова время от времени демонстрировал свою способность.
Как-то в библиотеке я сидел с библиотекаршей за одним столом, оформляли новые поступления, подошел Володя и видя, что мы заняты, начал играть глазами. Он установил один глаз точно посередине, а другим начал вращать широко, насколько только возможно. Библиотекарша в это время приподнялась, нагнулась над столом и перебирала стопки журналов. Потом она подняла голову и встретилась с взглядом Володи. Замерев на несколько секунд, она в изумлении опустилась на стул и только бессильно руки уронила, не в силах оторвать взгляда. Володя тут же спохватился, принял нормальное выражение: — Извините, Нина Сергеевна. — Потом библиотекарша просила показать, на что он способен.
***
Ефрейтор Боков был старше меня на два года, он, стало быть, служил третий год, а я первый. Как-то раз он рассказывал:
— Вы знаете, я тоже пострадал от фашистов. Мне было полгода или чуть побольше, и немцы отступали из нашей деревни. Мать рассказывала, что бой проходил прямо на нашей улице. Они с бабушкой упали на пол, а я лежал в очепе, ну в таком небольшом корытечке, привязанной веревкой к потолочному брусу так, что корытечко это можно было качать. Убегающие немцы стреляли из автоматов, очередями, и одна такая очередь разбила стекло в нашем доме и пересекла веревку, на котором было подвешено корытце. Оно упало на пол, я ушибся и закричал.
***
Юра Семенов был старше меня на один год. Его историю я слышал от капитана Простова, который предупреждал, чтобы я никому об этом не рассказывал, что я и соблюдал до нынешнего момента. Этот капитан превосходно знал немецкий язык и разговаривал на нем, как коренной баварский уроженец.
Так вот, о Юре Семенове. Его мать, на три четверти немка, к началу войны осталась совсем одна. Ее родителей и младшего брата унесли какие-то инфекционные болезни, и на ту пору ей исполнилось девятнадцать лет. Жила она в пригороде Львова и в войну работала в комендатуре секретаршей, печатала на машинке справки и документы. С ней постоянно пытались познакомиться поближе работавшие с ней сотрудники и один из них понравился ей больше других. Все было серьезно, оформили документы и в 1944-м году появился Юра. Между тем обстановка на фронте осложнялась и однажды часть, в которой находился отец Юры, оказалась отрезанной от города, и он больше никогда не видел своих родных.
Впоследствии мать Юры, хоть и пережила несколько неприятных моментов, но никаким таким особым репрессиям не подвергалась. То,что отец ее сына воевавший с нами немец, никто не знал, к тому же удалось обзавестись подходящими документами, поскольку продолжала работать в той же комендатуре. Бывали и такие случаи. Замуж она больше не выходила, никто к ней не вязался, а Юра начал ходить в школу. Умер Сталин, «железный занавес» стал помягче, и когда Юра начал ходить в третий или четвертый класс, его матери пришло письмо, как оказалось,от ее бывшего мужа. Оно было отправлено со всеми мерами предосторожности, от якобы служившего в Восточной Германии офицера, а бывший муж жил на Западе. Он все эти годы пытался заявить о себе, и наконец это ему удалось. В общем, они переписывались несколько лет, отправляли друг другу фотографии, но встретиться, не говоря ни о чем другом, в то время не было никакой возможности.
Незадолго до призыва мать Юры умерла, а его самого призвали и отправили служить в ГСВГ, Группу советских войск в Германии. В области немецкого языка его знания были в пределах средней школы, даже похуже, между тем как мать разговаривала превосходно.
Раньше он ни о чем таком и не думал, но оказавшись в Германии, стал все больше интересоваться, кто его отец. Для начала он обратился к капитану Простову, того тронула эта история, и он по своим каналам, осторожно, пытался выяснить, что же можно сделать в таком случае. Адрес, по которому общались, Юра назвал, и капитан даже выезжал туда. Больше я ничего не знаю и даже не могу строить каких-то предположений, хотя можно было бы придумать какой-нибудь хеппи-энд. Служили мы в одном взводе, он демобилизовался, когда я отслужил два года, и все это время был весел и жизнерадостен.
***
К территории нашей части с южной стороны был пристроен свинарник, огороженный колючей проволокой. Его устроили лет десять назад, и с того момента отходы солдатской кухни, офицерской столовой, остающееся от семей офицеров и сверхсрочнослужащих, не пропадали зря.
При свинарнике постоянно находился солдат, у которого почти вся служба проходила там. В то время бывший свинарь демобилизовался, и вместо него назначили кого-то из украинцев, которому предстояло провести там три года. Похожая ситуация была и у меня, я три года состоял истопником в библиотеке, только у меня это занимало немного времени, а он находился там постоянно, была там у него комната с телефоном, радиоприемником и телевизором и даже отопление метров сто протянули от ближайшего здания, таковым являлся клуб. Можно, конечно, было бы нанять вольнонаемного, но тому пришлось бы много платить.
От высшего начальства нареканий не было и такие работники, свинари, существовали во многих частях, и от тягот солдатской службы они были избавлены, лишь неукоснительно раза два в год выезжали на стрельбище. Впрочем, завидовали им немногие, постоянная вонь и грязь.
Когда дежурили в нарядах по кухне, несколько раз на тачках в больших баках везли на свинарник картофельные очистки, отходы и даже жижу после мойки посуды, разумеется, только ту, где не использовалась сода или другие химикаты. За этим здорово следили, подспорье, даже в денежном выражении, было значительное.
Свиней постоянно содержалось от тридцати до сорока голов, это готовых к забою, и подрастала мелочь, подсчитать которую было трудно, и вроде никто этим не занимался. Породистые свиньи росли очень быстро.Числился еще за ними один сверхсрочносжащий, который держал все эти заботы в поле зрения, был мастером забоя, занимался случкой и в прошлом, во время моей службы, и надо думать, в дальнейшем все это дело процветало.
На солдатском столе постоянно были котлеты из натурального фарша, без примесей. Положенное так же выдавалось по полной норме, но, понятное дело, по этой части экономия выходила немалая.
Я несколько раз видел того парня. Высокий, здоровый, белобрысый. И с ним под конец службы произошла вот какая история. Каким-то образом ему удалось познакомиться с немецкой девушкой, и он, как позже стало известно, общался с ней более года. Он выходил иногда за огороженную территорию, купался в протекавшей рядом речушке, туда же приходили иногда и жители соседних селений.
Как да что, представить довольно сложно, короче, когда наш призыв подлежал демобилизации, девушка эта была на последних месяцах беременности. Забавно, она не знала русского языка и он по немецки разве пару слов. Возможно, тот солдат думал, втихаря уеду и дело с концом. Но девушка думала по другому, она обратилась в комендатуру. Был шум, но не такой уж страшный, не предательство же это, в конце концов. Ему предложили остаться здесь и жить в ГДР, и условия выдвигали подходящие, девушка была согласна на все. Но тот солдат ни в какую оставаться не хотел, его в своей деревне тоже ждали, и тоже что-то подобное. Закончилось тем,что его все же демобилизовали, но обязали выплачивать алименты ребенку, которому только предстояло родиться, по достижении тем восемнадцати лет.
***
Когда я начал служить третий год, в нашей части всех вызвали на внеочередное собрание.
Большой клуб вмещал всех, четыреста с небольшим человек. Такие собрания состоялись по всем подразделениям гарнизона. На сцену вытащили длинный стол, за ним сидели замполит нашей части, еще кто-то из штаба и несколько незнакомых офицеров. Из них один, в погонах старшего лейтенанта, поднялся и начал произносить речь.
Он рассказывал историю не совсем обычную. К солдатам одной из частей нашего гарнизона, возможно, связистам, ремонтировавших что-то за оградой, подошла молодая девица и предложила свои услуги. Она на многое была готова, ее незаметно провели в часть и поместили на кухне в солдатской столовой, уплотнили стеллажи, где размещалась чистая посуда, алюминиевые миски и тарелки, и она лежала в наиболее просторном освободившемся стеллаже. У нас было похожее оборудование и в одном из нижних стеллажей, убрав перегородку, можно было устроить клетку, в два квадратных метра. Эта девица днем находилась там, ей приносили поесть, убирались за ней. Каждый вечер на дежурство по кухне заступал новый наряд и девице на недостаток внимания обижаться не приходилось.
Такое продолжалось недели две, затем какой-то старшина обратил внимание, почему старослужащие с необычайной охотой прямо рвутся в наряд на кухню, ведь обычно такого раньше старались избегать, уж очень много там работы. Сначала он ни о чем таком и не подумал, а предположил, может, они там выпивают, или, чего доброго, «план» курят, и начал за ними следить. А тут на месте, как обычно всегда бывает, расслабились, залазили в стеллаж чуть не в открытую.
Неделя прошла, другая, третья началась, и дальше так будет. Старшина сообщил куда надо, поймали с поличным. Девицу эту в немецкой комендатуре знали, за ней уже замечали такие особенности, хотя ей на ту пору не исполнилось и шестнадцати лет. Она была высокой, рослой девицей, и все стати выпирали из обычных рамок. До суда дело не дошло, ограничились обычными дисциплинарными взысканиями.
— Да как такое можно, — восклицал офицер, молодой еще парень, слишком уж затурканный передовицами и наставлениями, — ведь все комсомольцы, передовой отряд молодежи – и вдруг допустить подобные действия. Осудить это следует решительно и бесповоротно. Я думаю, все с этим согласны. Ну, может кто из вас хочет какой вопрос задать, спрашивайте, — и старлей уперся руками в стол.
Спрашивали о дальнейшей судьбе этой девицы, тоже ничего страшного, поместили в больницу, где методом внушения или гипноза постараются освободить от излишней тяги к противоположному полу. Напоследок кто-то из глубины зала выкрикнул:
— А можно такую же к нам, хоть на недельку? — В зале захохотали, зашумели, лейтенант и еще один офицер встали, махали руками, пытались что-то сказать, но шум был очень большой, его перекрыл наш горластый замполит: — Собрание окончено, все на выход!
***
В подвале нашей казармы была расположена столярка, там распоряжался пожилой старшина. Работы по дереву всегда находилось немало, различные рейки, решетки, лестницы, настилы, поддоны, то раму где-либо заменить, борт у машины отремонтировать, приходили жены офицеров, просили красивую доску сделать, на которой хлеб резать. В ящичке, который был приколочен к двери с наружной стороны, всегда была куча заявок.
Почти всегда в помощь к нему отправляли ефрейтора из второй роты, долговязого сибиряка Валеру Соловьева, и они работали на различных станках, пилили, сверлили, строгали.
Порой работы было очень много, и привлекали других солдат. Попадал туда и я и за несколько заходов старшина убедился, что я кое-что умею. Это и в самом деле так, отец много показывал и объяснял мне и зимой меня нередко после развода отправляли в столярку. Я тесал топорища, подгонял черенки к лопатам и рукоятки к молоткам. Старшина привык ко мне и перестал стесняться. Он подходил к своему шкафчику, закрывался дверцей, потом выходил оттуда, покашливал и вытирал платком раскрасневшееся лицо.
Начальство знало об этой его слабости, и время от времени в столярку заходил замполит или дежурный по части. Они больше были озабочены тем, как бы старшина не угостил своих работников, но такого никогда не случалось. Бывало, старшина перебирал и в таком виде попадался на глаза командиру части или его заместителю. Наказание следовало незамедлительно, старшине объявлялся выговор и его понижали в звании на одну ступень. Старшина нисколько этим не огорчался, у него в шкафчике висел соответствующий мундир, с погонами старшего сержанта и он ходил в нем, недолго, до первого подходящего случая, какого-либо ближайшего юбилея или праздника. С него снимали ранее наложенное взыскание и возвращали звание. Такое происходило раза три-четыре за год.
***
В начале октября 1965-го года, а точнее, третьего числа, отмечался юбилей известного поэта Сергея Есенина, его семидесятилетие. Поэт этот до середины, даже скорее, до конца пятидесятых, находился в опале, ему еще при жизни приписывали декадентские и упадочные настроения. Между тем многие его стихи были известны, читались и переписывались. Даже у моего отца в довоенной записной книжке было переписано три его стихотворения -Ты жива еще, моя старушка; Выткался на озере алый свет зари; Ты поила коня из горстей в поводу.
Если бы его в то время кто-то заложил, можно было бы огрести кучу неприятностей. Как же много людей, целое поколение, лишены были возможности ознакомиться с чудесными стихами. Но последние полторы-две пятилетки он становился все более популярен, отдельные стихи кое-где уже печатались, а его семидесятилетие решено было провести, отметить со всесоюзным размахом.
У нас в библиотеке тоже к этому начали готовиться, и тоже очень серьезно. Дочка нашего полковника, командира части, учившаяся тогда в десятом классе, была большой поклонницей Есенина и его творчества, и она с двумя подругами много времени проводили в библиотеке, делали вырезки, выписывали крупными буквами на плакатных листах отдельные строчки, тормошили фотографа,чтобы он сделал увеличенные портреты. Мы с библиотекаршей выискивали из разных изданий и мемуаров, близких к тому времени, малоизвестные и вообще любые встречающиеся факты из его жизни, и кое-что удавалось найти.
Юбилей проводили в нашей библиотеке, и она была почти полностью занята, вели программу библиотекарша и дочь полковника, я тоже выступил и осветил несколько фактов. Девушки читали стихи, а один лейтенант играл на гитаре и пел, понятное дело, не на современный лад, а на те известные в ту пору мелодии, которые подходили к ритму. Это, если говорить казенным языком, мероприятие, получилось очень трогательным и обжигающим душу, редко когда впоследствии приходилось ощущать подобное.
