В середине 60-х служил я в ГДР и как-то нашу роту привезли на экскурсию в Заксенхаузен,на территорию, где в годы войны располагался концлагерь для военнопленных. Он представлял собой музей под открытым небом. Многое было разрушено, сохранилась часть забора с пропущенной по верху колючей проволокой, по которой шел когда-то смертельный ток, несколько бараков, где жили заключенные, служебные постройки.
Сопровождающий нас майор кое-что рассказал, а потом посмотрели фильм. Там были кадры, как Заксенхаузен посещали высшие гитлеровские чины и сам Гитлер, невысокий, щуплый неврастеник. Показывали рабский труд в каменоломнях и дымящую трубу крематория, расстрел заключенных в тот момент, когда им измеряли рост. Обреченный становился спиной к мерной рейке, а сзади сквозь щель в стене раздавался выстрел. К нам как бы приблизились ужас и безнадежность несчастных узников.
Сеанс закончился, все вышли из клуба. Оставалось время и нам разрешили побродить по территории. Часть ребят разошлась, а я и еще с десяток солдат остались возле майора, который продолжал что то рассказывать.
— А знаете, — вдруг заявил он, — здесь на территории живет немец, тоже бывший узник, социал-демократ. Я с ним знаком, он уборщик здесь. По-моему, за все двадцать лет он не покидал территорию, зарок себе такой дал в память погибших друзей. Сейчас я его найду, попрошу рассказать один момент. Жуткое дело, но вы солдаты, вам надо знать.
— Да мы по-немецки как-то не очень, — заулыбался стоявший рядом ефрейтор Козлачков.
Высокий, подтянутый, он так и просился на строевой плакат.
— Ничего, он по-русски не хуже тебя говорит, ругаться даже умеет. Идите за мной.
Прошли шагов пятьдесят и подошли к небольшому каменному домику. Майор нажал кнопку электрического звонка. Вышел мужчина лет сорока. Моложавое лицо резко контрастировало с седой шевелюрой.
— Guten Abend, Kurt, — подходя к нему и пожимая руку, сказал майор. — Расскажи-ка моим парням, как тут вешали наших. Они другим передадут, такое нельзя забывать.
— Добрый вечер, Василий Сергеевич, — отвечал немец с едва заметным акцентом, — Ну что ж, — оглядел он нашу группу, — было тут и такое, и не один раз. Идемте.
Прошли еще немного. Курт подвел нас к ржавой железной двери и открыл ее. Стало видно узкий коридор, заканчивающийся каменной стеной шагах в десяти от двери, а ближе к задней стенке из бетона стояли в ряд шесть или семь виселиц. На ближней к дверям висела петля и внизу стояла табуретка.
— Ты уж, пожалуйста Курт, покороче, а то через полчаса сбор.
— Да-да, — приезжали сюда кинооператоры для последующего показа и устрашения… Сюда приводили группу заключенных, проштрафившихся, чем-то неугодных или славян. Затем одному из них предлагали войти сюда и повеситься. Никто сразу не отваживался на такое.
А вот здесь часть плаца была огорожена высокой сеткой. Не решившегося повеситься раздевали догола, связывали за спиной руки и толкали за эту сетку. С другой стороны туда запускали двух специально выдрессированных овчарок. Они кидались к пленному и выгрызали у него причинные места. Тот дико орал, бегал, катался по плацу, но что он мог сделать.
Оператор с машины снимал все это действо, а потом эту ленту прокручивали, где в этом у фашистов возникала необходимость. Иногда после этого предлагали повеситься еще некоторым, порой сразу целой группе. После такого сеанса вешались уже без задержек. Остальных уводили, я был в команде уборщиков, доставляли трупы в крематорий.
Курт шагнул в коридор, встал на табуретку, надел петлю на шею. Постояв так с полминуты, он медленно спустился, вышел и закрыл дверь.
— Ну все, время Козлачков, строй отделение, — скомандовал майор. Мы ушли, а майор с Куртом еще недолго о чем-то беседовали.
