В первых числах сентября 1964 года Генка покинул Сургут в связи с призывом в армию. Больше бывать там ему не приходилось. Уже в следующем году Сургуту присвоили статус города, ещё через десять лет он стал железнодорожной станцией, построили большой аэропорт. Для сибирских мест это старое поселение, он возник в конце XVI века, немного позже, чем Тюмень или Тобольск. Сначала там начали строить хрущевские пятиэтажки, но мода эта уже заканчивалась и сейчас город может гордиться вполне современными, многоэтажными строениями. Сургут стал вполне приличным городом с населением больше 100 000 и развитой промышленностью и инфраструктурой. В Тюмени тех лет населения было немного разве больше, по этому показателю Сургут нынче даже превзошел Ишим.
Генка с друзьями, конечно, побродили по тогдашнему Сургуту, улицы там были прямые и сплошь деревянные дома. За небольшим пустырем, которым оканчивалась самая дальняя улица, рос большой кедровник, жителям поселка не надо было далеко ехать за шишкой. К той поре шишки еще не вполне созрели, были липкими и смолистыми, их отваривали в ведре и вкус был совсем неплохой. Доставали их таким образом. Залазили на выбранный кедр, на котором было видно много шишек, спускали вниз захваченную с собой веревку, к ней привязывали тонкий длинный шест, которым с грехом пополам удавалось сбить сколько-то там шишек.
Несколько раз посещали дом культуры. Он был построен два года назад и там еще пахло смолой, потолок не ниже пяти метров. Его построили и сразу оштукатурили, за это время стены дали осадку на полбревна, штукатурка собралась гармошкой и постоянно осыпалась. Но это никак не мешало клубной работе, туда уже начали приезжать популярные певцы и артисты. Дом культуры располагался посредине между поселком около реки Обь, где находилась пристань и конторы экспедиций, он назывался Черный мыс и собственно Сургутом, между ними был пустырь уже намного меньший, чем помнили старожилы, в ту пору он не превышал полкилометра. Между ними постоянно ходил местный автобус, курганского производства. Водитель, сидя на месте, открывал и закрывал двери ручкой на длинном рычаге. Плата зависела от расстояния, если ехать одну остановку, платили две копейки, подальше – побольше, а поездка из конца в конец обходилась в пятнадцать копеек.
На Черном мысу тоже был клуб рыбников, строение из очень толстых бревен, их, наверное в свое время подбирали специально, не менее полуметра в диаметре каждое, Генка таких в тайге и не видел. Все постройки из дерева, единственным капитальным строением из кирпича была баня, в общем удобная и просторная. Сложно, наверное, тогда было завезти много кирпича, была еще кучка кирпичных сараев, два или три, в них располагался рыбкомбинат, выпускал консервы, из которых в постоянной продаже был только какой-то «Частик в томатном соусе», но на вкус вполне приличный.
Когда ребята приходили в этот клуб, обстановка там напрягалась. Немногочисленные поселковые девчата начинали обращать внимание на незнакомых парней, и местным ребятам такое очень не нравилось. Генку как-то раз двое ребят просто вытолкали из клуба, посоветовав сюда больше не заходить, а у Игоря с Сашкой были более серьезные стычки.
К пристани по расписанию подходили теплоходы и катера. Они, как правило, опаздывали на несколько часов, но раза два в месяц приходил большой теплоход, скорее всего, без определенного расписания. Он привозил большую массу самых различных товаров, которую без перерыва выгружали и развозили целый день. На теплоходе этом была большая верхняя палуба, по прибытии в порт ее всю заставляли столиками, туда с берега набивался народ и у тамошнего буфета была неплохая выручка. Играла музыка, очень неплохо пели девушка и мужчина уже в возрасте, лет, пожалуй, за сорок. Выступали они под аккомпанемент баяна, лучшей игры Генка и не слышал. Нередко они исполняли песни на заказ и никто не помнил случая, чтобы какая-то песня им оказалась незнакомой. Теплоход этот всегда приходил утром, наверное, подгадывал время, и народу на берегу собиралось очень много, все свободное от дел население, Генке с приятелями тоже довелось его встретить два
или три раза.
Живут, наверное, в Сургуте сыновья и внуки тех людей, которых Генка когда-то знал.
Работали в экспедиции люди и не бывавшие в рабочих партиях, строители, водители, грузчики, другие. Приметны были два мужика, Костя Кайдалов и Толя Пьянков. Работу свою они выполняли как надо, но как Толя, например, соответствовал своей фамилии. Время от времени он производил такой фокус, спорил с кем-нибудь на бутылку спирта, что он ее за раз выпьет. Любопытные покупали бутылку, Толя срывал пробку, раскручивал бутылку в руке, задирал голову и спирт лился в рот напроход не глотая. Проспоривший отдавал бутылку и Толя спешно уходил на чердак, сеновал или куда-то еще. Можно сказать, что он превосходил Ельцина, во всяком случае, не уступал ему, тот до пятидесяти лет мог сделать «двустволку», то есть выливал в рот таким же образом сразу две бутылки водки, причем делал это, приняв на грудь три-четыре стопки. Но все-таки это была водка, а не спирт. Не сомневаюсь, что и Толя мог сделать то же самое, только на тот момент «двустволка» эта была еще мало кому известна. Костя же был очень силен. Он крестился двухпудовой гирей и забрасывал ее на десяток метров, но был, как обычно все такие люди, очень смирный и благодушный.
Жила еще там тогда девушка, Галя Шмонова, настоящая звезда поселка, очень обаятельная, озорная и веселая. Многие пытались добиться ее расположения, она и не отталкивала никого и в то же время держала на расстоянии. И не сказать, что уж она какая-то особенная красавица, миловидная бесспорно, выступала в клубе, пела и танцевала. Ребятам со своей таежной работой было не до любовных увлечений и встреч, но Галя даже их знала и перекидывалась при случае острым словечком.
В последний месяц в поселке ухудшилась криминогенная обстановка. Туда направили, как говорили, на вольное поселение досрочно освободившихся, человек побольше сотни, которым некуда было податься. Им выделили участок, дали топоры и пилы и сказали: — Жилья тут для вас никто не припас, вот вам деляна, пилите, рубите, стройте себе до холодов хоромины, получать пока будете ставку. Им только выделили старые, рваные палатки и все, списанное в той или другой экспедиции, но в общем им было где на первое время укрыться и переночевать.
Люди с богатой биографией были не редкость в этих местах. Для размещения зон и лагерей всегда использовались местности со сложными географическими и более чем прохладными метеорологическими условиями, даже часть декабристов-каторжан отправили за Байкал и дальше. Хлюст рассказывал, как в колонии, где он в свое время находился, появился парень, которого за что-то осудили на четыре года. Два года он отсидел благополучно. Вот говорят – отсидел, хотя, собственно сидеть, в прямом смысле слова, им почти не приходилось, а работали, по крайней мере в те времена, часов десять в сутки. По прошествии двух лет ему удалось удачно сбежать, его не поймали, а потом он так же около двух лет прожил на границе тайги и тундры у оленеводов-манси. Жил в чуме, даже сошелся с местной красоткой, но за эти два года жизнь в чуме ему осточертела настолько, что при первом удобном случае он пошел и сдался ближайшим властям. Ни газеты прочитать, ни радио послушать, единственное, что было доступно из возможностей прошлой жизни – это напиться как следует. Как долго он терпел, другой на его месте сдался бы гораздо раньше.
Как Хлюст вспоминал, к тому парню отнеслись достаточно справедливо, не добавили срок за побег, а заставили отсидеть оставшиеся два года, на которые он добровольно увеличил свой срок.
Мужики взялись за дело основательно, бригадира они выбрали сами и во всем ему подчинялись. Это был очень удачный выбор, мужик был толковый, знал толк в строительстве, работали у него все светлое время суток, часов около двадцати, люди, конечно, менялись, раза два Генка видел, как тем, кто спорил не по делу, он давал по зубам. Может показаться странным, но таким отношением он завоевал только большее уважение. Контингент подобрался, как говорится, ухо с глазом, и битые и тертые мужики, прошедшие огонь и воду, признавали над собой только силу. Он также был честен и справедлив, что тоже было немаловажно, если не соблюдать этого правила, рано или поздно можно напороться на нож. Конечно, в таком руководстве главное характер, но и силой бригадир тоже не был обделен, дравшихся иногда между собой подчиненных он расшвыривал по сторонам. Имя того мужика не запомнилось, пусть будет Иван. Ему иногда хотелось поговорить, как говорится, за жизнь, с поселковыми мужиками такое было невозможно, каким-то образом он стал появляться у ребят в палатке, при Генке он был раза три. Здесь Иван переставал быть паханом, расслаблялся, и бывшие на тот момент в палатке беседовали на самые разные темы, в прошлой жизни он был не то садовод, не то агроном.
Все эти бывшие зэки были, конечно, предупреждены о возможных последствиях в случае чего, но где-то через неделю по местному радио и газете появилось сообщение, что, мол, вечером и в темное время суток девушкам и молодым женщинам ходить без сопровождения не рекомендуется. Бывали случаи и особо интересные.
Зимовать им пришлось, скорее всего, в нормальных условиях. Когда уезжали первые призванные на службу, некоторые бараки были подведены под крышу, такого быстрого строительства наблюдать больше нигде не доводилось. По другим поселкам и районам были так же разверстаны другие группы бывших заключенных, приезжали так же завербованные, немногим отличавшиеся от основного контингента. Большинство из них впоследствии приняли участие в освоении нефти и газа, таким образом разрешилась в какой-то мере большая кадровая проблема.
Как-то в палатку под утро залез один из этих досрочников. Он подошел тихонько, лег у
входа и на ощупь начал шариться, до чего мог дотянуться, для маскировки стонал и покашливал, как будто бы во сне. Ему это не удалось, на него наступил Сашка,выходивший из палатки по нужде. Мужика этого задержали, позвали Ивана, и жуткое дело, как тот с ним расправился, избил до потери сознания, хотевшего заступиться Сашку он оттолкнул так, что тот перевернулся. Потом он сел на ящик, закурил и сказал: — Ладно, ребятишки, не берите в голову, ничего больше не будет, — приподнял начавшего шевелиться незадачливого вора, и придерживая его, подался в свою сторону.
Генка первым улетел из Сургута. О своих друзьях он больше никогда ничего не слышал.
Встречались в рабочей хронике фамилии других соучеников, проходившие практику в других местах, и всегда вспоминалась совместная учеба, жизнь и работа. Сложилось так, что Генке не пришлось работать по избранной и полюбившейся профессии, по семейным обстоятельствам, но память об этом лете, о дружбе и бескорыстной поддержке навсегда сохранилась в его сердце.
