Работала у нас в цехе одна женщина, старше меня лет на пятнадцать, стояла за токарным станком. Имя у нее было, пусть будет Нина. По ходу работы она часто обращалась ко мне, равно как и другие работники. Я затачивал режущий инструмент, сверла, фрезы, развертки, зенкера, фасонные резцы и многое другое. Со всеми в цехе у меня были хорошие отношения, но эта Нина в разговоре со мной спустя полгода после нашего знакомства рассказывала буквально обо всем.
Самый первый раз, помню, она обратилась ко мне с просьбой наточить нож. Нож обычный, кухонный, я наточил его, довел бруском и подал Нине. Она взяла его в левую руку, а указательным пальцем правой с силой провела по лезвию. Я даже рот раскрыл от такого действия: — Ты что делаешь? — она порезала палец чуть ли не до кости и с недоумением смотрела на капавшую кровь: — Да разве можно так остро? — Какими ножами она пользовалась раньше, уж и не знаю.
С мужем она давно разошлась, старший сын уже работал и жил отдельно, а дочь заканчивала последний класс. Но вот и она уехала в другой город и поступила там в институт.
Было тогда Нине лет под пятьдесят, но выглядела она намного моложе. Откуда-то с Дальнего Востока вернулся местный мужичок, уезжавший туда на заработки, ходил на сейнере, рыбу добывал. До пенсии ему оставалось немного, и он устроился в наш цех на должность сварщика, освоил на востоке и такую профессию.
Была семья и у этого мужика, Никиты. Жена у него незадолго до этого скончалась от рака, а двое взрослых сыновей родились у моря и уезжать оттуда не пожелали. Никите же стало тоскливо и он решил уехать на родину. Много тут у него оставалось друзей и знакомых, и с ними ему было веселее.
С полгода, наверное, прошло, когда он начал обращать на Нину особое внимание. Та охотно принимала его ухаживания, и через несколько месяцев они сошлись. Никита любил компанию, дружеские застолья, Нина тоже была не против этого, и жили они неплохо. Но она решила испытать также и некоторые радости семейной жизни, которых была лишена уже несколько лет. Никита сразу взял за привычку вечером ложиться не на обширное семейное ложе, а на диван. Редко когда Нине удавалось положить его с собой. Да и тогда…
— Повозится, повозится, раздразнит только, и уползет на свой диван, — рассказывала Нина, — заворчу на него, а он и говорит только — съешь, Петровна, таблетку успокоительную. Но однажды ночью проснулась я и слышу – на кухне кто-то бубнит, и дверь туда закрыта, свет только в щели.
Встала я, накинула платок, подошла к двери, прислушалась -Боже мой! Никита кому-то в любви объясняется. — Дорогая ты моя, да какая хорошая ты мне нынче досталась. Да как ты мне нравишься, половинку я употребил, а остальное понемножку буду, растяну удовольствие. — Я думаю – какая такая дорогая, это я у тебя дорогая, сейчас ворвусь, волосенки-то повыдергаю, а с другой стороны – вроде как к женщине так не обращаются, непонятки какие-то. Приоткрыла потихоньку дверь, она у меня не скрипит, посмотрела – а Никита в руках бутылку держит, точно в ней половина осталась, гладит ее и в донышко целует. Вот ведь гад какой! Ну что ты тут поделаешь, увидит – обоим неловко будет. Прикрыла я потихонечку дверь, он спиной ко мне сидел, ничего не заметил – и пошла на свою кровать.
