Многие, наверно, читали или слышали, как некая бабушка читала своему внуку сказку, которая заканчивалась словами «и они стали жить — поживать и добра наживать». Бабушка удовлетворенно вздохнула и положила книжку на комод. Мальчик между тем нахмурился, подумал и спросил: — Ну и как, они его сжевали? — Кого, Витенька?
— Да Добрана этого.
Я в своей жизни тоже слышал немало неловких выражений. Один случай очень похожий. Слышал от одной женщины, та сначала не поняла своего маленького сына, когда тот ей задал вопрос: — А какой это камень Касана нашла? Выяснилось, что к ней приходила соседка и в разговоре одна из них сказала, видно, разговор был на такую тему: — Нашла коса на камень.
А это я сам слышал в детстве, мальчишка, немногим поменьше меня, ехал на велосипеде. Он был мал, перекинуть ногу не мог и ехал, как говорят, под рамой. Был он босиком, как и почти вся тогдашняя детвора, ноги грязные и в глине. Я стоял и разговаривал с крестным. Шагах в пяти от нас мальчишка наскочил на бугорок и упал, велосипед оказался сверху.
— Эх ты, сиволапый, — сказал крестный, поднимая велосипед и помогая пареньку подняться.
Тот надулся: — я не сиволапый, я велосипый.
***
Маяковский – это мощь и сотрясение основ. Его породило время, это определение как нельзя более подходит к нему. И все же не восхваляй он систему – не достиг бы такого уровня популярности. Какой парадокс – эта же система его в конце концов и погубила. Сомневаться в его таланте не приходится, но сейчас какой-то особой востребованности в нем нет. В одном из своих творений он жестоко разносил одного поэта за то, что тот написал стихотворение о том, что, луна, мол, над долиной, мчит ручей, мол, по ущелью… А ведь это чудесный поэтический образ. Сразу представляется, как среди облаков ночью как бы движется луна и сопровождает журчащий среди камней стремительный поток с пенистыми брызгами.
Одно из редких стихотворений, которое он написал, как обычный поэт, с соблюдением ритма и рифмы, называется «Рассказ о Кузнецкстрое и людях Кузнецка». Там есть такая строфа:
…Здесь дом дадут хороший нам
И ситный без пайка…
Аж за Байкал отброшена,
Попятится тайга…
Так походя, небрежно о тайге, будто она вредна и совсем не нужна. Наоборот, ни одного квадратного метра не нужно отбирать у тайги, а если что и использовать в хозяйственных целях, следом же восстанавливать, и с лихвой, в другом месте. Тайга – это сокровище, которое многие не знают, не могут оценить в должной мере. Ну в нашей ли стране с ее необозримыми просторами не найти нужного места для построек без порчи окружающего или свести причиненный вред к совсем небольшой величине.
Вторая строчка в этой строфе вряд ли кому сразу понятна, толкование это требует пояснений, не нужных в то время, когда писалось стихотворение. Ситный – это означает хлеб, не просто испеченный из намолотой муки, а муки очищенной, просеянной, прошедшей через сито. А паек – это ограничение, определенная норма, в общем, будет тебе белого хлеба вволю, сколько душа пожелает.
Еще один момент в этом же стихотворении. Как ни жаль, но такое утверждение — «Через четыре года здесь будет город-сад» чересчур уж оптимистично. Не будет ни через четыре, ни через сорок четыре, нет его сейчас, где-то через восемьдесят четыре, не будет и через сто сорок четыре. А будет, скорее всего, как сказал Пушкин в «Евгении Онегине», тогда же, когда «шоссе Россию там и тут лет чрез пятьсот пересекут».
***
— Писатель Григорий Федосеев был моим другом. Мальчишками мы играли вместе, наши дома были рядом. Читал кто-нибудь из вас его книги?
— Я читал, товарищ подполковник. Очень хорошие книги, просто замечательно написано про собак, тайгу, Улукиткана.
— Вот так вот, — подполковник удовлетворенно качнул головой. Мнение солдата-первогодка о его друге детства ему было приятно. – Я и Улукиткана видел, когда его в город привозили.
— А какой он был, товарищ подполковник?
— Ну какой, какой. Небольшого роста, щупленький, сзади на мальчишку похож, а повернется — видно, что кожа на лице задубела просто не знаю как. Глаз почти не видать, на подбородке три волосины. И порядки наши ему ой как не нравились. Что за жизнь такая у вас, говорил, через улицу перейти нельзя,и от машин дух тяжелый.
***
— На-ка, дед, выпей, твой сегодня праздник. А чего ты один сидишь?
-Все порушил фашист проклятый. Я ить тогда жениться собирался, три года свою Маланью обхаживал. По первости, видно, не глянулся я ей. Тут война началась. А вернулся когда–она с каким-то вакуированным на шахты уехала, в Донбасс. Да что теперь говорить.
— Да ладно, дед, не горюй, живой ведь, здоровый, держи вот стопку.
Дед выпил, помахал рукой возле лица, шумно выдохнул.
— Да я-то что, вот дружок был у меня, под Курском мы были вместе. Бронебойщик он был, без малого два десятка танков подбил, медалей сколько-то штук, к ордену представляли, а после Курска куда-то пропал, там тоже по всякому было, и в окружение попадали, вот и он как-то не уберегся. Неделю только и пробыл в окружении, а как взялись потом за них особисты, моментом в лагеря отправили. Полковник наш за него хлопотал, обещали разобраться, отпустить, а он там начальнику лагеря морду набил, его и кокнули.
